Калифорния на Амуре - "Анонимус" - Страница 55

Загорский не ошибся. Силуэт, наконец, выбежал из-за деревьев, которые скрывали его от человеческих глаз и оказался пушистым задиристым шаром, который немедленно и чрезвычайно сварливо облаял манегров.

– Ну, слава Богу, – с облегчением сказал Загорский. – Мы спасены.

Ганцзалин поглядел на хозяина с величайшим изумлением. Спасены? Он шутит? Как одна глупая собаченция может спасти всю их компанию?!

– Во-первых, Буся вовсе не глупая, она очень умна, – заметил Нестор Васильевич.

– А во-вторых?

Загорский не успел ответить, потому что один из манегров, раздраженный собачьим лаем, поднял винтовку к плечу и прицелился.

– Буся… – негромко сказал Загорский, как будто не голосом хотел передать собаке свой приказ, а телепатируя. – Буся, назад…

Но Буська не обратила внимания на телепатию и продолжала брехать чрезвычайно противно и даже вызывающе. Манегр нажал на спусковой крючок. Оглушительно грянул выстрел, и собака умолкла. Загорский и Ганцзалин увидели, как манегр свалился с лошади, а Буська сломя голову ринулась в чащу.

– Дурак собака стреляй, сам умирай, – раздался совсем рядом чей-то ворчливый голос

Они оглянулись. За спиной у них стоял старый Орокон, в руках у него было ружье.

– Ты спрашивал, что во-вторых? – отнесся Загорский к помощнику. – Во-вторых то, что Буська никогда не приходит одна… Здравствуй, Орокон.

– Мало-мало виделись, – отвечал старый охотник, зорко поглядывая вперед, где озлобленные манегры снова открыли стрельбу в сторону невидимого врага. Напуганные приискатели, которым уже совсем нечем было отвечать манеграм, только глубже зарылись в снег.

Ганцзалин покачал головой. Это все очень мило, конечно. Вот только как один старый охотник спасет их от отряда разъяренных манегров?

Он как в воду смотрел. Уже не сторожась, конники с криками и пальбой поскакали вперед, в лес, прямо на беззащитных желтугинцев.

– Дураки, однако, – с презрением заметил старый гольд. – Сначала голова думай, потом ружье стреляй. Голова нет, стреляй тоже нет.

– Беги, – перебил Загорский. – Беги, прячься, нам тут не уцелеть.

– Ничего, пуля есть, – самоуверенно отвечал Орокон.

Надворный советник даже рассердился на глупого гольда.

– Пули не помогут, – сказал он. – Их слишком много.

– Нас тоже мало-мало много, – загадочно отвечал старый охотник.

Что означают эти слова, Загорский и Ганцзалин поняли буквально через секунду. Из лесной чащи наперерез манеграм молча, как привидения, ринулись неведомые всадники. Их было раза в два меньше, чем манегров, однако те были явно не готовы к такой встрече, и в одну минуту таинственный отряд прицельной стрельбой уничтожил почти всех китайских конников. Оставшиеся в живых манегры в панике рванулись прочь и скрылись в чаще. Старатели лежали тихо, не зная, чего ждать от загадочных спасителей.

– Это кто такие? – ошеломленно спросил Ганцзалин у Орокона.

Вместо старика ответил Загорский, который успел разглядеть среди крепких мужских фигур маленькую и изящную женскую.

– Хаохани, – только и сказал он. – Данцзяфу.

И действительно, спустя минуту на крепких монгольских лошадках к ним подъехали Лань Хуа и Пэн Гун.

– Позвольте поблагодарить вас… – церемонно начал было надворный советник, но предводительница хунхузов прервала его.

– Как говорят у вас, русских, долг платежом красен, – сказала она, глядя с лошади на Загорского. – Вы спасли мою жизнь, я спасла вашу. Теперь мы квиты, мой долг исполнен.

– В таком случае, не знаете ли вы, что случилось с нашими товарищами, которые шли в конце колонны? – спросил Нестор Васильевич.

– Манегры всех перебили, – отвечала она. – Помочь им уже нельзя.

Загорский обхватил правой рукой левый кулак, поднял на уровень лица и, глядя на Лань Хуа, слегка наклонил голову. Благородная разбойница молча обхватила ладонью свой кулак и подняла на уровень груди. Потом она подхватила повод и, ударив пятками в бока свою лошадь, поскакала прочь – туда, где ждали ее братья-хунхузы. Ганцзалин провожал ее восхищенным взором. Пэн Гун, видя это, слегка ухмыльнулся.

– Ну, прощай, братец, – сказал он Ганцзалину. – И мой тебе совет: не пялься на чужих жен, заведи лучше собственную.

С этими словами он дал шпоры своему коню и поскакал следом за Лань Хуа.

Глава пятнадцатая. Человек с золотыми глазами

Благополучно перебравшись через Амур, Загорский и Ганцзалин вместе с остатками желтугинцев оказались в станице Игнашиной. И хоть для русских на этом главные злоключения закончились, оставшимся в живых китайским приискателям радоваться было рано.

Конные манегры и китайские солдаты начали бесчеловечную охоту за своими соотечественниками-старателями, бежавшими из Амурской Калифорнии. Хуже всего было тем, кто случайно попадался на дороге – их даже не задерживали, а попросту убивали, причем часто – самым варварским образом. Прежде, чем убить, людей нарочно подвергали жестоким мучениям: топтали лошадьми, кололи тупыми пиками, рубили тупыми саблями. Если у палачей было желание повеселиться, они привязывали человека к лошади, хлестнув плетью, пускали в галоп, и она бегала, таская за собой несчастного по земле, пока тот не погибал от мучений.

Пытаясь спастись от верной смерти, китайские желтугинцы перебирались через замерзший Амур на русскую сторону и прятались в русских станицах. Но и здесь их настигали китайские солдаты. Под предлогом поимки преступников они переходили границу и гонялись за несчастными по улицам русских станиц. Они выхватывали компатриотов из русской толпы, врывались в русские избы, где пытались прятаться приискатели, и выволакивали тех на улицу, где жесточайшим образом избивали, чаще всего – до смерти.

Манегры лазали по чердакам и сараям, обыскивали клети и везде находили несчастных, которых из человеколюбия и жалости прятали русские люди. После чудовищных пыток им обычно отрубали головы, а тела бросали где придется. Очень скоро оба берега Амура – китайский и русский – оказались усеяны обезображенными трупами. Не было никаких сомнений, что манегры не успокоятся прежде, чем не уничтожат последнего китайского старателя.

Тут, впрочем, коса нашла на камень. Традиционную китайскую психологию вполне отражала известная пословица: «моя хата с краю, я ничего не знаю». Если дело не касается китайца напрямую, он обычно не вмешивается и спокойно наблюдает за мучениями ближних и дальних, обращая это в разновидность развлечения. На этот же подход рассчитывали и китайские вояки, когда избивали и убивали китайцев на русской стороне. Но у подданных Российской империи на этот счет имелось свое мнение.

Возмущенные до глубины души, русские с отвращением и яростью глядели на происходящее и близки были к тому, чтобы восстать против наглых палачей. Однако, как это часто бывает, чтобы лавина обрушилась, нужен был всего только один камень, который бы привел ее в движением.

И таким камнем стал Ганцзалин. Выйдя из избы, в которой они с господином поселились после того, как перешли Амур, он увидел, как отделение китайских солдат тут же во дворе смертным боем бьет двух ни в чем не повинных старателей. Те, окровавленные, не сопротивляющиеся, лежали уже на земле и готовились отдать Богу душу, но их все равно избивали с каким-то особенно жестоким удовольствием.

Ганцзалин, и вообще не отличавшийся большим терпением, немедленно преисполнился праведного гнева и, схватив стоявшие тут же вилы, с такой яростью бросился на солдат, что те немедленно обратились в бегство и улепетывали так быстро, что очень скоро исчезли из виду.

Слух об этой славной виктории быстро разошелся по Игнашиной и стал тем самым камешком, который обрушил лавину народного гнева. Жители русских станиц и примкнувшие к ним русские приискатели поняли вдруг, что они на своей земле, где они хозяева, а вовсе не китайские манегры, пусть даже и вооруженные винтовками. Вследствие этого наглое китайское войско немедленно почувствовало на себе тяжелую длань русского мужика.