Последнее слово - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 77

— Садись, — пригласил Александр Борисович, придвигая стул. — Голодный? Но учти, пожрать вряд ли много найдется. Колбаса, хлеб, сыр вот, если устроит.

Он показал на толстые куски небрежно нарезанной языковой колбасы и крупные кубики сыра. Зато возле мусорного ведра стояла опорожненная пузатая бутылка армянского коньяка, а вторая такая же, но уже основательно початая, красовалась посреди стола — между тарелкой с грудой колбасы и сыра и хлебницей с тонкими ломтями хлеба для тостов. Спартанская простота сервировки и собственно закуски указывала на то, что хозяйка отсутствует. Ирина Генриховна, знал Поремский по опыту, вмиг выкинула бы гостей с кухни, пока не накрыла бы стол «по-человечески».

Турецкий подумал, почесав макушку, встал и заглянул в холодильник. Сказал, обращаясь к Владимиру:

— Есть шпроты — в банке. Зеленый горошек. Открывать надо. Вон котлеты еще. Но они холодные…

— Котлеты — сюда! — пальцем показал Грязнов, ткнув в стол. — Значит, как нам, так а? Зато как ему?..

— Я предлагал, — стал оправдываться Турецкий, — вы сами отказались…

— Так то когда было? — резонно возразил Грязнов.

Гордеев, глядя на него, улыбался.

— Давно сидим? — спросил Поремский и подумал, что сейчас Юрке будет не до улыбок.

Грязнов посмотрел на свои часы:

— Полчаса уже, а что?

— Нет, я так просто. А ты, Юра, уже успел им что-нибудь рассказать?

Гордеев посмотрел непонимающим взглядом.

— Собственно, про что?

— Собственно, про клиента твоего, про Савина.

— А-а, ну да, рассказал. А у тебя что, есть что добавить? Ты ж в той колонии был? Я правильно понял, Саня?

— Все правильно, — ответил за Турецкого Поремский. — Ездил за своим, а нашел твоего, Юра. И не только.

— Поедешь потом или машину у меня оставишь? — спросил Турецкий, поднимая бутылку и придвигая Владимиру чистый стакан.

— Если можно, я б оставил. Устал, весь день за рулем. А сегодня, между прочим, те на «БМВ» опять «повели» меня. Но у кольцевой дороги отстали, и больше я их не видел.

— И правильно, — подтвердил Грязнов, подставляя Турецкому и свой стакан. — Они и не могли, там их мои хлопцы тормознули. Один уже у нас, в «Петрах», пойдет по двести двадцать второй — за незаконное хранение оружия. Двое других — на учете и вряд ли в ближайшее время появятся. Но если рискнут и ты их обнаружишь у себя на «хвосте», сразу докладывай, мы их теперь уже точно на чем-нибудь прихватим.

— На наркоте, например, на двести двадцать восьмой? — с легкой издевочкой в голосе подсказал Гордеев. — Которую сами же и подбросите, да?

— А я б на твоем месте, Юрочка, не острил, нет у нас, к сожалению, нынче в Уголовном кодексе статьи за недонесение, но зато есть — за сокрытие информации об опасности, как это тебе прекрасно известно, господин адвокат. Двести тридцать седьмая, родимая. По тебе плачет…

Гордеев набычился, а Грязнов рассмеялся:

— Не смотри на меня так грозно, это я нарочно разыгрываю тебя, чтоб ты нос не задирал, будто лично доставил нам преступника на блюдечке. И еще чтоб ты не цапал своими адвокатскими лапами мою доблестную милицию. Ну есть у нас отдельные недостатки, их много, я сам про них знаю, а что творится у вас, в адвокатуре? Это же — гнездо! Это же… подскажи, Саня!

— Я, между прочим, в силу своих морально-этических обязательств перед собственной профессией обязан хранить тайну клиента, не забывай об этом, Вячеслав Иванович. — Похоже было, что Юрий все-таки обиделся.

— Эка завернул! — продолжал смеяться Грязнов, подмигивая всем остальным. — Этика у них своя, понимаешь!.. А кстати насчет преступника. Ты что выяснил, Володька?

— Все вроде сходится, но вообще-то я не хотел бы на ходу. Разговор получится не короткий. — Поремский с сомнением посмотрел на бутылку, полагая, что, поскольку в доме мужики одни, вполне возможно продолжение. А там какая уж информация!

— Если ты по этому поводу, — Турецкий показал на опустевшую бутылку и поставил ее к первой, возле мусорного ведра, — то все, больше в доме ничего нет, а в магазин я не побегу.

— Нет, Юрка, ты понял, как он нас принимает? — не совсем трезвым голосом проговорил Грязнов. — Я так думаю, что, наверное, не сильно уважает. А ты как думаешь?

— Я думаю так же, как ты, Вячеслав, — в тон ему ответил Гордеев. — Вон и закуски тьма остается. Даже жалко как-то… А может, сами сходим? Вот допьем это и сходим? — Он посмотрел на просвет свой стакан.

— Нет, давай сделаем лучше. Допить — это само собой. Но мы не пойдем, а поедем. Зачем же у меня внизу машина?

Поремский вспомнил, что видел напротив подъезда Турецкого милицейскую «шкоду» с мигалкой, еще и удивился, что милиция ездит на всевозможных иномарках. Так вот, значит, чья…

— А потом? — спросил Гордеев, зевая.

— А потом мы поедем к тебе, тяпнем по маленькой, и ты ляжешь спать. А я поеду к себе домой. Но не раньше чем Володька нам расскажет… Впрочем, тебе наверняка неинтересно будет. — Он хлопнул Гордеева по плечу.

— Почему? Я тоже следователем был! Мне интересно. Или вы считаете, что мне нельзя слышать? Ну тогда другое дело, тогда я вас покидаю. Я все сказал.

«Наверняка они выпили далеко не две бутылки, — подумал Поремский. — Сидели вроде нормально, а тут приняли еще по полстакана — и почти с катушек. Так же не бывает…»

— Слушайте, мужики, если вам интересно, то оставайтесь, послушаем Володю. Только тогда давайте на сегодня остановимся, — предложил Турецкий, чувствуя, что на кухне назревают обиды.

И народ согласился с ним.

Убрали со стола закуску, вытерли лужицы пролитого коньяка и приготовились слушать, изображая даже преувеличенное внимание.

Поремский достал свой густо исписанный блокнот и три фотографии осужденных.

Гордеев, лишь взглянув, сразу ткнул пальцем в один из них, в портрет Савина:

— Ну вот же он! Мой клиент, чтоб его…

— Спокойно, Юра, — мягко остановил его Грязнов. — Ты же за него гонорар получал. Разве можно так плохо отзываться о человеке, который тебе платит?

— Да совсем не он платил! Фонд поддержки гласности в спецорганах за него платил. А сам он только ахинею нес про то, как всем отомстит.