Последнее слово - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 71

Реброву была в принципе ясна картина. По закону требовалось беглеца забрать, но тетка плакала, стояла на коленях, умоляла оставить парня, от которого теперь никому ни вреда, ни пользы. Отплакала. А может, вспомнил Ребров, как самоотверженно кинулся этот паренек — один из всех — спасать тонущих товарищей. Или «дело» его вспомнил, где толком не было парню ничего инкриминировано, «загудел», можно сказать, за компанию. Словом, сжалился, что было для него совсем непривычно, хотя и пообещал глаз не спускать, и если чего… короче, сами должны понимать.

Он и не спускал. Наезжал, бывало, в Михайлов, словно жалел о своей мягкости. Но его всегда встречали бессмысленный взгляд, дурацкий смешок и путаные ответы, из которых нельзя было сделать никаких конкретных выводов. Точнее, один-то напрашивался сам: относиться всерьез к Заскокину — значит попросту даром терять время.

Такой вывод и был сделан Ребровым, но, как показало время, он остался верен себе, этот цепной пес «системы». И проявились худшие его качества позже, когда Виктор Михайлович после смерти тетки продал ее старый дом и перебрался с молодой женой в Воронеж, на родину супруги. Имея на руках инвалидность, он не мог и помыслить о какой-то серьезной работе, вместо этого подрабатывал по старой специальности чертежником, работал репетитором, помогая студентам с чертежными работами. На простую жизнь хватало. Но он постоянно чувствовал за своей спиной внимательный и зоркий глаз Василия Никифоровича Реброва, словно своего злобного двойника.

Они еще дважды встречались. Вернее, Заскокина навещал из Москвы Ребров. Первый раз это произошло, когда у Виктора Михайловича побывал бывший его сокамерник, можно сказать, Игнат Сокольник. Того арестовали на «Станколите» примерно в то же время, что и Виктора. И предъявили те же вздорные обвинения. А может, им просто фамилия не понравилась. Игнат оказался в середине пятидесятых в Воронеже и случайно от кого-то услышал фамилию Заскокина. Решил узнать, не тот ли это паренек, с которым вместе трудились в отделе главного конструктора, вместе сидели. Разыскал, и они признали друг друга — оба маленькие, щуплые, как мальчишки, несмотря на то что прожитые годы оставили на их лицах свой глубокий отпечаток. Вот тогда же Игнат и рассказал Виктору продолжение, а точнее, окончание истории с их злополучным этапом.

После бомбежки и побега более чем десятка заключенных всех оставшихся загнали в бараки на окраине Коломны, где они и пробыли до начала ноября. Начальство все допытывалось, кто был организатором побега, хотя было ясно, что люди спасали свои жизни от фашистских бомб, а потом и от мести нерадивых конвоиров. Затем их затолкали в товарные вагоны, в которых, видимо, до этого перевозили скот — кормушки остались, небольшие охапки сена и ошметки навоза на полах, — повезли, как скоро выяснили, куда-то в направлении Тамбова. Но в районе Ряжска по составу с зэками пронесся слух, будто железная дорога впереди уже перерезана немцами, танки которых двигались к Рязани, то есть навстречу их поезду.

Связывался конвой со своим высоким начальством или нет, никому не известно. Но конвоиры, вероятно по приказу старшего, то есть все того же Реброва, приняли страшное решение: вывели заключенных из вагонов, выстроили их в шеренги в глубоком снегу и… ударили по ним из пулеметов. Не оставлять же врагу живыми его прихвостней!

Игнату удалось спастись чудом. Один из заключенных, покидая по команде вагон, видно, уже знал, к чему идет дело, и, сердито обернувшись к маленькому Игнату, толкнул его в одну из кормушек, прижал поглубже и притрусил сверху сеном с навозными лепешками. Сказав: «Не дыши», тот человек ушел навсегда из жизни Сокольника. Игнат не успел узнать, как его звали…

Сделав свое черное дело, охранники бегло осмотрели пустые вагоны, задвинули двери, и поезд попятился задним ходом. Игнат выбрал время и ночью покинул свое прибежище только на рязанских сортировочных путях, где состав сделал небольшую остановку перед возвращением в Москву. В осажденной столице каждый вагон был на вес золота.

Виктора Михайловича будто обухом после услышанного стукнуло: он понял, что невольно стал обладателем такой тайны, за которую ему не сносить головы.

Рассказывал ли позже Сокольник об этом преступлении кому-нибудь или нет, неизвестно, наверное, все-таки проболтался, потому что за ним, оказывается, следили. То есть искали, появлялись там, откуда он недавно уходил. Вот и к Заскокину Ребров нагрянул с очередным жестким допросом. Время было еще бериевское, Виктор продолжал разыгрывать роль дурачка и держался жестко своей линии — ничего не знает, никого не видел. Жена его трудилась не покладая рук, чтобы прокормить «убогого» мужа, и все это в округе знали и жалели бедную женщину. Она тоже, уже наученная жизнью, молчала как рыба. Наверное, поэтому так ничего и не смог добиться от своего бывшего зэка повышенный в звании уже до майора госбезопасности Ребров. Снова не догнал он Сокольника, ничего не сумел вытрясти своими нешуточными угрозами и из Заскокина.

А потом время сменилось. Пропал было Ребров. Но вместо него появились новые люди из спецслужб, которым хотелось досконально знать почему-то, что и как произошло с Виктором Михайловичем. Однако, наученный горьким опытом, он продолжал разыгрывать неизлечимую душевную болезнь. И эти постепенно отстали. Однако осторожный Заскокин знал, что лучше, как говорится, перебдеть, чем недобдеть, и четко придерживался своей линии. До этого дня, когда он наконец, может, впервые почувствовал доверие к человеку в мундире.

— Я ответил на ваш вопрос, Александр Борисович? — неожиданно спросил старик. — Насчет болезни?

— Да, разумеется, и я вас отлично понимаю…

Сложная дилемма встала перед Турецким. Конечно, если все то, что рассказал Виктор Михайлович, чистая правда, а оно, скорее всего, так и было, то Генеральная прокуратура не может остаться в стороне от подобных фактов, у которых нет и не может быть срока давности. Александр Борисович уже мысленно представлял себе, какой новый шум поднимется в прессе, просочись туда эти сведения. Но решать такие вопросы в конечном счете не ему, а вот Косте рассказать надо будет обязательно. А с тем «овощем»-Ребровым — что с ним станется, своей смертью помрет. Да и отыскать следы давней трагедии вряд ли удастся по прошествии шестидесяти четырех-то лет. И госбезопасность на дыбы встанет, ей сейчас меньше всего нужны новые оплеухи. Политика, будь она неладна…