Последнее слово - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 63

— Вспомнить-то надо бы… Ты погоди, Вячеслав Иванович. А что, это очень важно? Серьезно, да?

— Ты телевизор смотришь? Газеты читаешь?

— Так иногда. Глянешь в него вечером, днем-то все некогда, земля ухода требует, а там то насилуют, то убивают, и такая пакость в душе закипает! Я американские фильмы смотрю, там ведь крови нет, один клюквенный сок, и заранее известно, что наши победят, вот и нет душевного волнения, один здоровый, стало быть, интерес.

— Согласен с тобой. Но дело в том, что днями крепко тряхануло Киевский вокзал. И есть подозрение, что это дело рук террористов, которые прослышали про старые закладки военных времен, понимаешь? Вот мы и ищем хоть кого-нибудь, кто имел бы, пусть малейшее, отношение к тем делам. Ведь, не ровен час, сам понимаешь. У тебя не было в прошлом каких-нибудь контактов с кем-то из тех мужиков, из прошлого? Нет же сомнений, что готовила взрывы ваша «контора».

— Да вот и думаю…

— Ну думай, думай, я торопить тебя не буду. Но от того, когда и что ты вспомнишь, зависит сейчас очень многое, Егорыч. И я очень надеюсь на тебя.

— Слышь, Вячеслав Иванович, — Зиберов хитро сощурился, — а если я чего действительно вспомню, ты… того… не отвяжешься от меня?

Спросил и замер в ожидании ответа. Грязнов тяжелым взглядом внимательно посмотрел на него, потом окинул дом, сад, снова посмотрел в глаза и наконец ответил:

— А я думал, Федот Егорович, что жизнь тебя все-таки чему-то научила. Что значит — отстану? Я что, пристаю к тебе с капризами? — Голос Грязнова стал повышаться, и Зиберов огляделся с испугом. — Я тебя о личном одолжении прошу? Я с тобой о бабах речь веду? Стыдись! Старый ведь уже, а ума так и не нажил… Противно слушать такие речи, ей-богу…

— Да ты меня не так понял, — попытался дать обратный ход Зиберов, суетливо разводя руками.

— Я тебя, мил-друг, прекрасно понял. И обещаю твердо: не отстану, пока… пока сам не поумнеешь, чекист гребаный… А будешь кочевряжиться, дело твое прошлое достану. Ничего, есть такие дела, где срок давности — фигура условная. Быстрей вспоминай. А то супруга твоя вернется, и тебе же будет стыдно, если она узнает, кто ты есть такой на самом деле.

— Ты меня не пугай, Вячеслав Иванович, — примирительным тоном заговорил Зиберов, — я уже на всю жизнь пуганый. А вот если ты с добром, так и я соответственно…

— А я, стало быть, по-твоему, со злом? Там вся Москва на ушах стоит, а ты, извини, про какую-то фигню вспоминаешь! Совсем, что ли, старый стал?

— Так ведь не молодеем, — сделал попытку вывернуться из ситуации, в которую сам же себя и загнал, Зиберов. — Вон и сам совсем пегий стал. А ведь помню, каким рыжим был! Девки, поди, помирали, а? Ты ж ведь наверняка тот еще ходок был! Или я неправ?

— Был, Егорыч, — примирительно вздохнул Грязнов. — Да и ты тогда постройнее казался. Брюшка-то не было, нет… Ну ладно, такими воспоминаниями сыт не будешь. Так что ты мне скажешь по поводу моего вопроса?

— Наверное, Вячеслав Иванович, сумею я тебе помочь. А что я толстый вроде стал, говоришь, так то совсем не от сытой жизни. — Он несколько притворно, как показалось Грязнову, вздохнул. — Пенсия-то сам знаешь какая. На всем экономить приходится, пища простая, можно сказать, деревенская, разносолов никаких. А картошка — она и есть картошка. Бабу иной раз жалко, я-то понятно, а ей за что мука на старости лет?..

Оглядел с усмешкой Грязнов ухоженный садовый участок, но никаких грядок с картошкой не обнаружил — и тут врет бывший полковник, пухнет он от картошки, видите ли! Зато повсюду аккуратные грядки с цветами — на продажу наверняка, для любителя их количество великовато будет. Хотелось ответить порезче, но решил не обострять — дело важнее.

— Егорыч, — Вячеслав Иванович совсем необидно поморщился, — не скули. Ты же знаешь, что за стоящие сведения я не скуплюсь. Вот и исходи из этого. Подкину я тебе, но на твою профессиональную память очень рассчитываю.

— Да это мне понятно, — будто бы даже с облегчением вздохнул Зиберов, услышав о возможном гонораре. — Тогда ты вот что послушай. Был один такой мужичок, которого звали Вася Ребров. Василий Никифорович. Я его знал, когда он в подполковниках бегал. Его с оперативной работы в архив перевели, чтоб, значит, в звании повысить и тем самым решить вопрос с хорошей пенсией. Там мы и пересекались. Так вот, я к чему? Рассказал он мне одну историю, которая, как я теперь вижу, имеет прямое отношение к твоему интересу…

— Этот Ребров еще жив?

— Вряд ли, наши ветераны до ста лет не живут, а это когда было! Я и говорю, рассказал он мне историю о том, как за одним мужичком уже много после войны охотился, а тот на поверку оказался чистым психом. Обидно, да? Так я к чему? Тот самый псих, который проживает в Воронеже, если еще живой, имел непосредственное отношение к тем закладкам, о которых ты рассказываешь. Мне и фамилия его почему-то впечаталась в башку, хотя особой нужды не было. Заскокин, понимаешь? Наверное, по ассоциации — заскок в голове, и фамилия такая же. Судьба, видать. Нехорошая у него вышла судьба, хотя, с другой стороны, как поглядеть. Жив остался все-таки. А мог бы, как все остальные…

— Ты что имеешь в виду?

— Ну ведь… всех, кто теми закладками занимался, их того… не дожили. Приказ вроде такой был. Закрытый, конечно.

— И что ты предлагаешь? Отправиться к нему? Отыскать?

— Это уж твои дела, Вячеслав Иванович, тут я советовать не могу. Но если он жив, полагаю, окажется именно тем, кто тебе нужен.

— Ну ладно, будем считать, что заработал маленько. — Грязнов достал бумажник, отсчитал пять голубых тысячных купюр и положил на садовый столик. — Думаю, этого пока достаточно. А если найду его, разговор будет особый. Хорошо, Егорыч, поеду… Кстати, адреса или каких иных координат Реброва у тебя, случаем, не осталось?

— Да было где-то в записной книжке. Ты посиди малость, сбегаю.

Зиберов, аккуратно забрав деньги, поднялся и ушел в дом, а Грязнов, щурясь, стал смотреть в небо — чистое, ни облачка. Вот жизнь — никаких тебе забот, сиди радуйся… Так нет же…

Вернулся хозяин с записной книжкой в руках.

— Вот, нашел-таки… Переписывай.

Через десять минут Вячеслав Иванович, отказавшись перекусить, чем был богат хозяин, катил в Москву.