Последнее слово - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 14

А в общем, подвел краткий итог своим не менее кратким наблюдениям Юрий Петрович, кто их всех знает, этих жен полковников и подполковников-гэбистов, чем они живут, о чем думают, что их больше всего волнует. Не исключено, что прежде всего собственное спокойствие. Тогда это хоть что-то объясняет.

Излагая существо дела, полковник Шляхов едва не совершил тактическую ошибку, хотя и, как говорится, из самых лучших побуждений. Он сказал о том, что следователь Головкин уже настойчиво предлагал Екатерине Юрьевне воспользоваться услугами адвоката Эделя, но они, коллеги Савина, воспротивились. И, как человек, любящий во всех вопросах полную ясность, стал объяснять почему.

Конечно, лестно слышать похвальные речи о себе, особенно когда их источником является какое-либо видное в общественном смысле лицо. Но это ли обстоятельство должно быть поводом к тому, чтобы взваливать на себя защиту человека, который будет, возможно, обвинен, ни много ни мало, в предательстве Родины? Во всяком случае, до полной своей ясности, с чем придется столкнуться в процессе защиты, давать свое твердое согласие не очень хотелось.

К тому же Гордеев неплохо знал Ефима Эделя, представлял себе его несомненные достоинства, такие, как красноречие, въедливость, аккуратность во всей этой канцелярщине, которую сам Юрий Петрович только терпел. И перебегать дорогу известному московскому юристу, автору нескольких узкоспециальных книг, ему вовсе не хотелось. Тем более если вдруг разговор с Эделем у Савиной уже был.

Но она категорически отрицала любую договоренность, утверждая, что это ей советовал следователь.

Ну тогда, возможно, другое дело, тогда следовало бы подумать, прежде чем предпринимать окончательное решение.

Однако господа полковники торопили, настаивали, аргументируя тем, что это будет настоящая борьба за честь и жизнь человека. Ну да, Гордееву сейчас только не хватало для утверждения собственного благополучия высокой трибуны и громкой, обличающей речи по поводу отсутствия в органах государственной безопасности гласности и гражданских свобод.

В общем, они уламывали, как могли. А женщина молчала. Просто смотрела на Юрия Петровича прохладным и чуть сонным взглядом и ничего не говорила, за нее старались полковники. А он пытался угадать, что кроется за этой серой занавесью ее глаз, какие мысли гуляют в этой красивой голове, вообще о чем она сейчас думает? Явно же, что не о судебном процессе, который еще предстоит. И в том, что она не волнуется по поводу своего будущего — ведь суд над Савиным в любом случае, суд и отчасти над ней самой! — Гордеев был просто уверен. Но почему?

А может, вся эта катавасия была затеяна не ею, а именно этими полковниками, защитниками попранной справедливости? Ведь у них и фонд так называется. А для нее бывшая жизнь с мужем уже пройденный этап? Почему бы нет, между прочим? Интересно, надо будет потом поинтересоваться как-нибудь, при случае, как она сейчас живет, о чем думает, на что надеется? Ненавязчиво высказать как бы свою заботу, а там, глядишь, чем черт не шутит? Или даже и не пытаться? Может, за этой странной ее «прохладцей» скрывается уже какая-нибудь новая перспектива… А может, это просто ширма такая у этой уставшей от чуждых ей забот женщины, подлинные мысли и страсти которой находятся совсем в другом месте? А в каком?

Гордеев едва не усмехнулся от неожиданного предположения, но взял себя в руки, заметив, что его размышления об этой женщине постоянно отвлекают от дела, которое продолжал излагать полковник Шляхов.

И тут его насторожила одна деталь. По глубокому убеждению Валерия Петровича, который здесь, в кабинете Гордеева, собственно, и взял ведение переговоров в свои руки, фабрикация дела с арестом подполковника Савина и обвинение его в разглашении государственной тайны на руку прежде всего «лубянскому генералитету». Почему? Да ответ предельно прост! Вся практика последних лет, постоянные указания президента, которые, как это ни дико звучит, попросту игнорируются в руководстве Федеральной службы безопасности, указывают на то, что в самой Службе дела крайне скверны. Ее практически не задевают ни чистки, ни реформы, ни обновления. В современных условиях требуется новый, свежий взгляд и подход к деятельности Службы. Но ничего подобного как не было, так, похоже, и не предвидится в ближайшем будущем. И в этой связи государство постоянно несет неисчислимые потери — и в сфере борьбы с террором, и в сфере той же борьбы со шпионажем, и в сфере правовой и гражданской защищенности российских граждан. Далеко ходить не надо, на последних совещаниях ФСБ президент уже неоднократно прямо и четко указывал на все эти нерешенные проблемы. Но… «лубянский генералитет», эта старая чекистская гвардия, и ее новейшие апологеты из числа молодых, ловко устроенных в жизни генералов, вкусивших власти, делают все, чтобы затормозить любые возможные перемены в своей Службе, где исподволь, а где и впрямую противодействуя любым новым начинаниям. И всякая критика, как со стороны, так и изнутри системы, как это произошло и в случае с подполковником Савиным, который не раз выступал на совещаниях с резкими критическими замечаниями по адресу своего руководства, принимается ими в штыки.

Другими словами, понял Гордеев, господа генералы решили отомстить настырному и упрямому подполковнику и «заварили» эту неприличную кашу с какими-то секретными документами, которых, возможно, и отродясь-то не было. Ну, опять же к примеру, чего стоят сегодня записи телефонных разговоров лидеров «метвеевской» оргпреступной группировки с отдельными представителями силовых структур, которые происходили бог знает когда? Какую государственную тайну сегодня может представлять собой оперативная разработка «матвеевских», когда группировка эта, по существу, рассеяна, практически не существует, а те, с кем велись переговоры, либо осуждены, либо давно уволены из органов? И ведь вот так фактически обстоит дело с каждым пунктом обвинения.

Правда, если быть справедливым, заметил Шляхов, то само обвинение Савину еще не выдвинуто, но это дело нескольких дней, как сообщил супруге подполковника сам следователь Головкин. Именно в этом ключе и вокруг конкретно этих вопросов и вел он свою беседу с ней. Или, правильнее сказать, допрос.