Пробить камень - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 21

– Понятно, – протянул он и вдруг спросил: – Кстати, откуда у тебя шрам?

Она отрапортовала:

– Я попала в аварию. И порезалась о боковое стекло.

– Молодец. И какая досада. Такая хорошенькая девушка!

– Считаешь, шрам меня портит?

– Да его почти не видно.

– Ну ладно.

Кира послала ему воздушный поцелуй и вышла из бара и из города – навсегда.

...В поезде она разговорилась с попутчицей – разбитной тридцатилетней хохлушкой, которая заверила, что жизнь в столице – «супер», надо только крутиться.

– Вы случайно не знаете, куда я могла бы устроиться?

– Я знаю, куда можно устроиться в два счета, но только не официанткой!

– А кем?

– Вот, – сказала женщина, – позавчерашняя газета, у проводника стянула.

Кира развернула газету на странице объявлений о найме и проглядела весь столбец, водя пальцем по строчкам. На букву «Б» было строчек пятнадцать, начинавшихся со слова «барменша». Ниже с десяток объявлений начинались словом «девушки» с восклицательным знаком.

– Что-то не то совсем... – пробормотала Кира.

Другой попутчик, молчаливый мужчина с непроницаемым лицом, всю дорогу пролежавший на верхней полке и, казалось Кире, ни на минуту не закрывавший глаза, забрал у нее газету, быстро пробежал глазами и сказал:

– Это ей ни к чему. Не забивай голову девчонке. – И так посмотрел на хохлушку, что та забилась в угол и больше не проронила ни слова. На Киру же он глянул совсем по-другому, ласково, как-то по-отцовски. Но было в его взгляде и что-то неистребимо мужское, влекущее.

– Ты же, малыш, наверно, про учебу спрашиваешь? – сказал он.

– Про учебу, – неожиданно для себя повторила Кира.

– Меня зовут Георгий... Можно дядя Юра.

Через пятнадцать минут они занимались сексом в туалете. Ничего подобного Кира в жизни своей еще не испытывала... На шее у него она увидела какой-то странный амулет.

– Что это?

– Игрушка.

– Подари?

– Может быть, – ответил он уклончиво и повернул ее к себе спиной. – Потом... А ты далеко пойдешь, – сказал дядя Юра. – Задатки что надо. Запомни мой телефон на всякий случай...

Через неделю на приемной комиссии во ВГИКе она прочитала монолог проститутки из «Пышки» Мопассана, прошла собеседование и была зачислена на актерский факультет.

На собеседовании у нее спросили: «Что вы любите в кино?»

«Хохотать до судорог. И плакать, если получается».

«А не любите?»

«Людей, которые заставляют себя ждать».

«То есть как это?»

«Ну это если я в кино иду не одна».

«Ах, в этом смысле... У вас есть любимая актриса?»

«Нет».

«Как вы это объясняете?»

«Очень просто. Вообще-то я не хожу в кино».

«Вот тебе раз! Почему?!»

«Жизнь слишком коротка».

«Ну, знаете... Что нам в вас по-настоящему нравится, так это отсутствие даже приблизительных представлений о будущей профессии. Это правда, что вы ни разу в жизни не играли ни в профессиональных, ни в самодеятельных спектаклях, не ходили в театральные кружки и студии?»

«Вы уже не первый раз спрашиваете».

«Просто никак не могу поверить. У нас тут обычно фигурируют юные девицы с такими послужными списками, которые, по-хорошему, можно заработать годам к сорока. Скажите, Кира, вы занимаетесь спортом?»

«Не-а».

«Но ведь надо же как-то поддерживать форму».

«Пока она сама как-то держится, а перестанет – может, и начну».

«Достойный ответ. У вас незаурядные внешние данные, вы пользуетесь косметикой?»

«М-м-м. Не скажу».

«Вы готовы к жесточайшей конкуренции? Чему это вы улыбаетесь?»

«Погода хорошая».

«Кажется, вы не представляете, что вас ожидает. Из всего вашего курса в кино будут работать только один-двое. Это по секрету. Просто хочется честно предупредить вас о перспективах. Вернее, я хотела сказать, что ни о каких перспективах ничего нельзя сказать. Старая советская система кинопроизводства сломана безвозвратно, а новая... Вы понимаете, что актерская судьба – это лотерея?»

«Слушайте, так меня приняли?»

«Конечно».

«Ура!!!»

Теперь у нее было жилье и какая-никая стипендия. За неделю она перезнакомилась со всем общежитием и чувствовала себя так, будто сто лет тут прожила. Жизнь началась заново.

КОСТЯ

Справа, перед столовой, гнездились три умывальника, слева висело огромное зеркало, все-таки Институт кино, негоже, чтобы будущие звезды ходили с крошками в уголках рта.

Веня Березкин, с рюкзаком на плече, набрав полный поднос, озирался в поисках свободного места. За ближайшим столиком сидела непоправимо красивая девица. И сидела она одна. И он ее не знал. Веня удивился. Он не без оснований относил себя к тем, кто, единожды оказавшись в новой для себя местности или среде, моментально впитывал ее топографию. Приятели говорили, что в военное время из него вышел бы хороший лазутчик. Но эта девица как-то ускользнула от его внимания во время абиту-ры, а трудноуловимые черты и детали говорили о том, что она первокурсница. Веня недолго ее разглядывал, плюхнулся за столик, дотронулся двумя пальцами до тонкого запястья и на недоуменный взгляд пояснил:

– Два к одному, что ты меня отошьешь, а так, по крайней мере, останутся хорошие воспоминания.

– У кого? – Она прищурила глаза.

– У всех.

Тут к ним подсел Ермилов с двумя чашками кофе.

– Илюха! – обрадовался Веня. – Вот ты нас и познакомишь.

– А кто он? – заинтересовалась Кира.

Ермилов сам не особенно знал, что сказать.

Впрочем, режиссура – дело нехитрое.

– Это Кира, – объяснил он, рассчитывая, что толстяк назовет и себя. – Актерское отделение.

Не тут-то было.

– Ясное дело, не бухгалтерское, – энергично кивнул Березкин, наворачивая макароны. Ему в голову не приходило, что кто-то вообще может его не знать. – У меня тоже была подружка Кира, года полтора. Дочка футбольного тренера. Он потом олимпийскую сборную тренировал. Кто ж такое мог предвидеть?...

– Полтора года – уже немало, – с уважением заметила Кира.

– Еще бы! Тем более что, когда мы расстались, мне стукнуло шесть, а ей семь.

– Некоторым нравятся женщины постарше, – засмеялась Кира.

А Ермилов размышлял над тем, стыдно ли не уметь заставить себя положить под столом руку барышне на коленку. Вот этот толстяк наверняка бы не рефлексировал. С другой стороны, если употреблять слово «заставить», то смысл в этом движении начисто отпадает, потому что оно должно быть естественным, то есть даже безотчетным, а рассчитанное, спланированное – теряет свое обаяние. Как-то все это сложно... «Тебе сколько лет, парень?»

– Как твой роман? – спросил он и пояснил Кире: – Он за лето успел книжку написать.

– Не книжку, а роман, – поправил Веня. – О, сорри, ребятишки, мне надо бежать! – Он сорвался с места и понесся к буфету, где мелькнул проректор по учебной и методической работе.

– Так кто это был, я не поняла? – Она хмыкнула: – Как говорят в американском кино: так как он сказал его зовут?

– Он не сказал, – подыграл Ермилов, поскольку точно так отвечают в американском кино.

– У меня идея. Не уйдем отсюда, пока этого не узнаем.

– Сейчас третья пара начнется, – напомнил Ермилов. – У меня русская литература.

Кира пожала плечами:

– А у меня сценический бой, ну и что? Фиг с ними, прогуляем! Что такого важного может быть в первый день? А потом, если он окажется режиссером или актером, прогуляет только один из нас. Давай так, кто первый выяснит личность подозреваемого, выполняет желание. Классная идея! И такой тип занятный.

– Выполняет желание другого? Любое?

Энергичный кивок.

– По-моему, он сценарист, вот роман же написал, – напомнил Ермилов.

– А кто его видел, этот роман? Ты его видел? И потом, сценарист – это не имя. Но только в лоб не спрашивать. Договорились?

А Веня тем временем уже взял проректора Коло-мийца под руку и вежливо подталкивал его к столику. Ермилов и Кира наблюдали эту картину несколько удивленно. Впрочем, проректор был еще, как сам любил говорить, «отчаянно молод, поскольку пребывал в возрасте Иисуса Христа и Остапа Бендера единовременно». Он походил на удачливого боевого офицера, который получал регалии и делал карьеру словно в ускоренном просмотре.