Кара Дон Жуана - Володарская Ольга Геннадьевна - Страница 9

— Ты зачем в одежде в реку полезла?

— Мы всегда так купаемся… — Она свернула волосы в узел, выжала их. — По дороге все на мне высохнет… Не беспокойся. А теперь пошли!

Пока они брели через весь город к особняку тетки, одежда действительно высохла, как и волосы. Кара пригладила их щербатой расческой, украсила ярко-розовым цветком, сорванным в палисаднике какого-то дома. Умытая и причесанная, свежая, персиково-румяная, нежная, яркоглазая, похожая на маленького эльфа, она робко ступила на порог двухэтажного особняка.

Андрей отпер дверь, взял Кару за руку и ввел ее в просторную столовую, где за завтраком собралась вся семья. Когда лица жующих родственников повернулись в его сторону, сказал по-русски, чтобы и Кара поняла его:

— Это Кара, моя невеста. Знакомьтесь.

Услышав эту новость, Марианна нервно рассмеялась, мама недоуменно приподняла брови, отец нахмурился, бабушка покачала головой, тетка выронила ложку, Гурген с Федором обменялись гримасами. Никто из них не поверил в серьезность его заявления.

— Это не шутка, — предупредил Андрей. — Я люблю Кару и хочу с ней жить.

— Где? — хрипло спросил отец, сумрачно посмотрев сыну в лицо.

— Я думал для начала снять комнату… Потом, когда вернемся в Абхазию, квартиру…

— Зачем снимать комнату, если у тебя в этом доме есть отдельная спальня? — рассудительно сказала бабушка по-армянски. — Или ты думал, что тебя выгонят отсюда только потому, что ты влюбился не в ту девушку, которую мы хотели бы видеть рядом с тобой? Плохо же ты знаешь своих родных… — Она строго глянула на обалдевшую хозяйку дома. — Ну что ты, Каринэ, расселась? Не видишь, у нас гости! Поставь еще одну тарелку — девчонка, наверное, голодная…

— Нет, спасибо, я сыта, — возразила Кара на плохом, но понятном армянском.

— Ты знаешь язык? — удивилась бабушка.

— Немного…

— Девочка не так уж безнадежна! — улыбнулась старушка. — Она владеет тремя языками: своим, нашим и русским.

— Я еще по-итальянски говорю. Вернее, пою. Хотите послушать?

И не дожидаясь ответа, заголосила «Соле мио». Пела она так же, как и танцевала, то есть ужасно. Но ее старания вызвали доброжелательную улыбку бабушки Бэлы Ашотовны, а это многого стоило — в семье Караян она была непререкаемым авторитетом.

— Что еще ты умеешь? — спросила бабушка, когда песня закончилась.

— Хотите, я для вас станцую?

— Только не «Умирающего лебедя», — нервно рассмеялась мама. — Ведь это вы когда-то его танцевали на набережной?

— Я.

Отец удивленно воззрился на Кару и протянул:

— А я-то думаю, откуда мне ее лицо знакомо… — Он покосился на сына. — Значит, с тех пор у вас… любовь?

— Да, — твердо ответил Андрей. — И я надеюсь, что ты как мужчина меня поймешь.

— Как мужчина понимаю: она красивая, страстная, экзотичная, но как отец — нет… Ты совершаешь глупость! Тебе вообще еще рано думать о браке, пусть и гражданском! Ты только на третий курс перешел!

— Я доучусь!

— Да она тебе к диплому троих народит — у них, у цыган, это принято! — начал кипятиться отец. — В тридцать станешь отцом-героем, в сорок дедушкой!

Тут в спор вступила тетка:

— Да о чем ты вообще говоришь! Папа-дедушка! Они разбегутся через месяц! Дюся наш наиграется и бросит ее!

— Ну и зачем тогда глотку драть? — иронично сказала бабушка, перейдя на греческий — по матери она была гречанкой и научила этому языку своих детей. — Дайте ему месяц. Пусть мальчик поиграет…

— Что ты такое говоришь, мама? Неужели ты не видишь, кого он привел? — по-гречески же ответил отец.

— Очень милую девочку. Мне она нравится. — Бабушка ласково улыбнулась ничего не понимающей Каре. — Красивая, искренняя, и Андрея нашего любит.

— Она бродяжка! — яростно прошептал отец. — Я не удивлюсь, если у нее вши!

— Вшей выведем, это не проблема!

— Мама, я тебя не узнаю, — пораженно прошептала тетка. — Моего Гарика ты видеть не хотела. Тебе не нравилось, что он азербайджанец, не нравилось, что ресторанный певец, не нравилось, что разведен! Ты говорила, что он голодранец, дешевка, пьянь, что он меня не достоин! Ты выгнала его, а мне запретила с ним видеться!

— И чем все кончилось? Ты сбежала с ним в Ростов! Вышла за него замуж, родила Федьку! А потом не знала, как от мужа своего, пьяницы и дебошира, отделаться! Спасибо Карэну, увез тебя от него, беременную Гургеном, иначе муженек забил бы тебя до смерти! — Она в сердцах махнула морщинистой рукой. — Вот до чего запреты доводят! Не давила бы я на тебя, глядишь, ты бы сама поняла, какой твой Гарик выродок, и не было бы в твоей жизни этого ужасного брака!

Андрей не очень хорошо понимал суть спора — он совсем плохо говорил по-гречески, но уяснил одно: бабушка на его стороне. От этого ему сразу стало спокойнее. Он знал, что к ее мнению прислушиваются все, в том числе отец. Он даже женился с ее благословения. Взрослый, самостоятельный, бывалый Карэн, он же Барс, гроза абхазской братвы, ни за что не привел бы в дом женщину, которая не понравилась его матери. Бэла Ашотовна подняла троих детей в одиночку (муж ее погиб в сорок пятом под Берлином), многим ради них пожертвовала, и они, все трое, безмерно ее уважали. А младший, Карэн, мать просто боготворил…

— Меня, между прочим, ваш отец тоже с черного хода в дом привел, — вновь заговорила бабушка. — Он был профессорским сынком, а я прачкина дочка.

— Мама, ты ходила в обуви и умела читать, — попыталась спорить тетка. — А эта дикарка, как пить дать, не знает алфавита…

— Зато я не умела пользоваться ножом, не знала, кто такой Шиллер, не разбиралась в искусстве, за столом рыгала, ковыряла в зубах, сморкалась. От меня семья Ованеса плакала! Но Караяны были интеллигентными людьми, они не выказывали своего превосходства, более того, они помогли мне стать лучше… Благодаря им я получила высшее образование, стала настоящей леди.

— Почему же они выгнали вас из своего дома перед войной? — подала голос Марианна, она хорошо владела греческим и все понимала.

— Ради нашего блага. Они знали, что обречены… У папы Ованеса было много врагов, в итоге на него кто-то написал донос. — Бэла Ашотовна аккуратно промокнула глаза чистым платочком, вынутым из-за рукава. — Его посадили, потом расстреляли. Свекровь моя умерла в лагерях. Нас с Ованесом это не коснулось, быть может, потому, что мы перебрались из Ленинграда, где жили, в Сухуми. Там нас не достали…