Жесть - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 51

Среда, поздний вечер. БАНАНОВАЯ РЕСПУБЛИКА

Темная рогатая тварь неспешно направилась к ней.

Как в кошмарном сне…

Марина оцепенела. Сердце рвалось из груди. Ей бы рвануть назад — не сообразила. Молитву бы прочитать да перекреститься… так ведь не знала ни одной молитвы, даже «Отче наш…», а креститься ее никто не учил. Попыталась закричать — горло перехватило… Тварь остановилась, потрясла рогами. И тут Марину прорвало:

— А! — сказала она слабым голосом, похожим на плач. — А! А! А!

Ответ пришел незамедлительно.

— Ме-е-е…

Козел! Всего лишь козел…

Марина шумно выдохнула. Вот уж точно — у страха глаза велики, особенно, если страх иррациональный… Козел затрусил навстречу женщине.

— Ме-е-е!

Они встретились на перекрестке.

От основной дороги вбок уходила тощая улочка.

— Подожди-ка… подожди… — сказала Марина животному, подойдя ко врытому в землю столбу, оставшемуся от линии электропередач. К столбу была прибита жестяная табличка — с надписью, выполненной белой нитрокраской. Табличка проржавела и пошла винтом, однако надпись можно было разобрать. Луна светила ровно и ярко — вечный фонарь, который никогда не подведет. «Пальмовая», — прочитала Марина…

Пальмовая улица. Значит, следующая — Коралловая. Их пересекает Гибралтарская и Лабрадорская — там, в глубине. А еще дальше к Пальмовой примыкает Банановая. Вот такие островки местной экзотики… Почти дошла, подумала Марина, не испытав ничего. И что дальше? Зачем я искала эту их Банановую улицу?

Потому что Павел сюда хотел… Да, но кто он мне — Павел?..

Накопившаяся усталость, похоже, выходила за пределы допустимого.

Козел ткнулся ей в зад. Марина повернулась, присела на корточки:

— У… Хороший… Красавец какой… Угостить бы тебя чем-нибудь…

Животное было абсолютно согласно со всем сказанным, что и выразило в чувственном блеянии.

— Но — нет ничего… Извини, друг. Так что… Давай, давай… Беги отсюда.

Она встала и пошла по Пальмовой улице. Такой исход беседы козла явно не удовлетворил. Он догнал Марину и нетерпеливо поддел ее рогами.

— Домой! — сказала она. — Домой!

И продолжила путь. Козел долго смотрел на удалявшуюся женщину, о чем-то напряженно размышляя. Повернул набок морду и опять промекал — на сей раз с явной обидой. Марина обернулась. Козел рыл копытом землю… и вдруг побежал — быстро разгоняясь, выставив рога в боевую позицию.

Она тоже побежала. Он догнал и наподдал ей — так, что она споткнулась и упала на четвереньки. Он ждал, воинственно наклонив голову. Она схватила первое, что попало под руку (полено! как кстати!) — и швырнула в сбрендившее животное. Не попала, увы… Стальной прут не сохранила, дура, — как бы сейчас пригодился…

И все-таки козел дал Марине несколько секунд форы, позволив ей встать и побежать дальше — а может, просто готовил себе плацдарм для нового разбега? — так или иначе, она поняла, что дела плохи. С дороги надо уходить. Куда? Да куда угодно!

Она свернула в первую попавшуюся калитку, пробежала по участку, оглянулась. Темная рогатая фигура трусила следом. Марина перебежала на следующий участок и уперлась в забор, сделанный из вкопанных в землю труб с насаженными сверху пивными банками. Попыталась перелезть — сорвалась.

Козел уже не блеял, а трубил.

Она метнулась вбок, ища калитку — не нашла, снова уперлась в забор, на этот раз в виде сетки, натянутой между столбами. Полезла через него. Сломала каблук об столб, прокляв всё и вся. Сетка просела и позволила Марине перевалиться на ту сторону…

Она упала на куст одичавшей малины, оцарапав вдобавок руки и лицо. Рукава куртки были разодраны. Болел копчик. Таков был итог жестокой схватки.

До чего же глупо.

Козел сзади бесновался, хрипел и бил рогами в сетку.

Ей хотелось смеяться. Однако она заплакала…

…Со скрипом отворилась дверь сарая. В полосе света возник дюжий мужик — в тельняшке и с топором в руке.

Пошел к Марине. Его заметно мотало.

Она напряглась, спешно продумывая варианты своих действий: все-таки топор…

— Чего шумите? — неприветливо бросил мужик.

Марина не ответила. Поскорее выбралась из малинника — на четвереньках.

— А ну, спокойно! Не рыпайся, топором забью.

— Я не рыпаюсь, — сказала Марина, тяжело дыша.

Она встала на колени. Абориген, нависавший над ней, был небрит и определенно нетрезв. И здоров, ох, здоров… От таких экземпляров многие бабы просто млеют.

— Чего ж ты здесь скачешь впотьмах, матрешка? В дом пошли.

Он сграбастал Марину за куртку и поволок к сараю. Оттуда вывалилась женщина — неопрятная, тоже нетрезвая, однако ж не успевшая еще пропить молодость и сексапильность.

— Чего там, Эдик вернулся?

— Ага. Вон твой Эдик — рога точит, зверюга. И бабу к нам привел…

Он втолкнул Марину внутрь.

…И ничего страшного. Люди как люди. Не интеллектуалы, конечно, не посетители светских раутов и клубных вечеринок, не голубая кровь и белая кость, а тот самый народ, что населяет одну шестую часть суши… И почему, собственно, бездомные? В настоящее время их дом — вот это. Выживают, как могут. Не колесят по дачным угодьям на «моцылях», выискивая очередную жертву, не отнимают чужие машины, избавляясь темными вечерами от трупов, — уже за это их можно уважать. Выпивают? Ну, так самое время, конец очередного дня…

В этом сарае и жили, и работали. Топчан, стол, нехитрая мебель — сгруппировались на одной половине, а вполне оборудованная мастерская — на другой. На подпорках из поленьев стоял скелет автомобиля, которым явно занимались: ремонтировали, вероятно. Были разбросаны крылья, дверцы, еще какое-то железо. На промасленной тряпке были разложены детали двигателя. На верстаке — аккуратно разложены инструменты. Имелось даже сварочное оборудование: трансформатор, держатель, электроды, маска.

Мужика звали Лютик. Что это означало, Марина не интересовалась. Лютик и Лютик. Вряд ли, название цветочка, скорее, краткий психологический портрет… в том смысле, что «лютый, но совсем ручной»… Мастер на все руки («Меха?нер», — скромно сказал он о себе). Более всего Марину поразило присутствие в сарае электричества: вовсю жарил обогреватель — мощный калорифер со снятым кожухом. На раскаленные спирали, намотанные на керамические изоляторы, даже смотреть было боязно, не то что приближаться. Маринино восхищение Лютик принял, как должное: «А, фигня… воткнулся на просеке. Там линию демонтировать не будут…» Под потолком болталась лампочка, но она не горела («Сдохла, — прокомментировал мужик. — Ничё, привезут».) Свет давала керосиновая лампа на столе… и правильно, так уютнее.

Женщину звали Зойка. Ничего примечательного в ней, кроме нарождавшейся хронической синюшности, не было. Пепельно-черные волосы и смуглая кожа говорили о том, что родом она, скорее всего, с южных широт.

Оказалось, Марина поспела как раз к ужину.

— Угощайся, матрешка, — разрешил хозяин, развалясь по-барски на стуле.

— Колбаса… — сказала она, сглотнув слюну. — Хлебушек…

Холод уползал из тела, сменяясь другим сильным чувством — голодом.

— Колбаса-то? Ну да… тоже привозят… добры молодцы.

— У, ты, зайчишка какая, — умилилась Зойка, глядя, как Марина уминает бутерброд.

— Ты поди с Эдиком разберись! — толкнул Лютик свою подругу. — Чего орет? — он неопределенно показал на дверь и смачно хохотнул. — Р-рогатый!

— Подожди, она ж продрогла вся. Ты…это… давай, примем что ли, — от души предложила Зойка Марине. — Прими, согреешься.

Лютик нахмурился.

— Я сказал — иди. Друг твой там с ума сходит.

Женщина протянула Марине полстакана мутной желтоватой жидкости. Жидкость хранилась в трехлитровой банке, и там она казалась не желтоватой, а зеленоватой. Особенности стекла, вероятно… игры света… преломление лучей… Марина с ужасом смотрела на стакан. Это — пить?

— И ты прими, — распорядилась Зойка, разливая самогон еще на два стакана, Лютику и себе. — И я приму… Ну? Со свиданьицем.