Замок - Гурвич Владимир Моисеевич - Страница 90

— Ничего страшного, допишу позже. Ко мне пришли некоторые мысли по поводу реальности и иллюзии. Оказывается, много лет назад на эту темы мы много спорили с Варшевицким. А я, признаться, забыл об этом. Вот теперь восстанавливаю тот контекст. Это не так-то легко. Знаешь, Коля, мысль обладает весьма странным свойством, очень сильной летучестью. Она вдруг приходит к тебе, и если ее сразу не зафиксируешь, то может совершенно незаметно улететь навсегда.

— Думаю, ты прав. Но я пришел поговорить о другом. А где Мария?

— Не знаю, где-то бродит.

Николай удивленно посмотрел на отца.

— Я думал, вы не расстаетесь.

— Я тоже так думал. Но вот расстались. А почему спросил о ней?

— Я хотел поговорить с вами об ее сыне.

— Андрее?

— Да.

— Странно, какое тебе до него дело?

— Так получилось, что мы несколько раз говорили с ним.

— Странный для тебя собеседник.

— Почему?

— Мне кажется, между вами нет ничего общего.

— И да, и нет. Мы разные, но мы оба люди, а все люди созданы по образу и подобию божию.

— Ну, если только в этом сходство…, — насмешливо протянул Каманин. — А что ты хотел сказать о нем?

— У Андрея больна душа, она все в червоточинах греха и порока. И она ведет его прямо к гибели. И она может случиться совсем скоро. Не знаю, как и почему, но я это ощущаю.

— Предположим, ты прав. Но я тут причем?

— Ты женишься на матери Андрея. Следовательно, он становится твоим пасынком. Да и нам всем — тоже родственником. Мы не можем пройти мимо его судьбы.

Каманин пожал плечами.

— Даже если это и так, что мы все можем сделать. Между нами, довольно мерзкий парень. Меня всегда поражало, как у такой замечательной женщины родился такой сын.

— Какое это имеет значение, отец. Главное — это то, что есть. И мы не имеет морального право не обращать на него внимания. Можно сказать, это наш крест.

— Скажи об этом всему нашему семейству, Антону, например, посмотрим, что они ответят. Впрочем, и так предельно ясно.

— Я говорю об этом тебе, отец. Я бы хотел сказать и Марии, но ее здесь нет.

— Послушай, Коля, я понимаю, ты человек воцерковленный, со своими представлениями о добре и зле, о миссии человека. И я очень уважаю их. Но в данном случае ничего изменить невозможно. Думаешь, я с ним не разговаривал. Как минимум, несколько раз, но все, как о стенку горох. Его интересуют только наркотики, секс, деньги. И, кажется, он еще пристрастился к азартным играм. Так что полный набор. Он не изменится.

— Хочешь сказать, пусть погибает.

— Он сам выбрал свой путь. Если он хотя бы попросил помочь ему сойти с него, я бы еще согласился что-то предпринять. Но он у меня и матери просит только одно: деньги, деньги и еще раз деньги. При этом не желает и пальцем пошевелить, чтобы их заработать. И что в таком случае я должен делать?

— Да ты прав во всем, кроме одного.

Каманин с любопытством взглянул на сына.

— И в чем же одном я не прав?

— В такой ситуации, как ты описал, нужно не отступать, а предпринять дополнительные усилия. Возможно, даже совершить подвиг человеколюбия. Иначе, зачем мы на этой земле?

— Поверь, сын, причин может для пребывания на ней много.

Николай решительно покачал головой.

— Причин может быть и много, но эта самая главная. Не знаю, стану ли я монахом или нет, но я всегда буду помнить о том, что нет важней человеколюбия. А проходить мимо гибнущего на твоих глазах, великий грех.

Каманин невольно вздохнул.

— Что делать, мы все большие грешники.

— Это оправдание, чтобы ничего не делать.

— Оправдание, — согласился Каманин. — Вся жизнь человека состоит из самооправданий. Иначе ему не выдержать морального давления на себя.

— Но это не правильно, отец! Самооправдание — это же постоянный обман. Так нельзя.

— Вот уж никогда не предполагал, что ты станешь таким праведником. Я никогда им не верил, считал, что они самые злейшие обманщики. Но ты искренен в своем стремление улучшить мир.

— Я не думаю сейчас об улучшения мира, я думаю, что Андрею грозит большая опасность. И ее нужно предотвратить.

— Но как? Запереть его в камере в подвале на год. Пусть сидит в безопасности и размышляет о своей жизни. Других путей не вижу.

— Ты сам понимаешь, что это не то.

— Беда даже таких праведников, как ты, что они хотят улучшить мир, но не знают ни одного способа, как это сделать. Я тебе говорил: прекрати все эти бесплодные попытки, останься в миру, делай то, что умеешь, осчастливь не все человечество, а хотя бы одну женщину и тех детей, которых она тебе родит. Для одной жизни этого вполне достаточно. Ну, скажи, зачем тебе взваливать на себя ненужный груз святости. Святые — это самые бесполезные люди на земле.

— А кто же, по-твоему, самые полезные?

— Деятельные. Те, кто меняют этот мир, зачастую даже не думая, что делают его лучше. Они бывают грешниками, людьми весьма несовершенными, но, как ни странно, после них мир становится лучше. А вот после святых он остается почему-то прежним. Согласись, тут есть о чем подумать, Николай.

— Так что же, отец, нам делать с Андреем? — угрюмо спросил Николай. — Если с ним что-нибудь случится, ведь ты себе этого не простишь.

— Даже если я с ним еще раз поговорю, это ничего не изменит. Есть души, которые глухи к увещеваниям, — ответил Каманин. — Знаешь, Коля, чем больше я пытался изменить свою судьбу, тем больше фаталистом я становился. Если судьба Андрея быть раздавленным под тяжестью собственных грехов, невозможно ничего изменить. И не строй на сей счет иллюзий.

— Тогда беда придет очень скоро, — предрек Николай.

— Ты настоящая Кассандра. — Извини, мне хочется еще пописать, не то потеряю мысль.

— Я ухожу, отец. Удачно тебе поработать.

Николай вышел из номера, Каманин снова стал писать. Но почти сразу прекратил это занятие. Он понял, что пока он разговаривал с сыном, мысли успели куда-то убежать. И не спешили возвращаться.

Он выключил компьютер. Внезапно Каманин ощутил симптомы повышения давления. Обычно Мария тут же его мерила и давала препараты. Но сейчас ее рядом не было.

Каманин встал, лег на кровать и закрыл глаза. Он решил, что при данных обстоятельствах, лучшее лекарство для него — это сон.

120

Мазуревичуте вошла в каминный зал. Она была так поглощена своими мыслями, что не замечала ничего вокруг и едва не стукнулась лбом о стену.

— Рута, что с вами? — услышала она чей-то знакомый голос, но не сразу поняла чей. Она повернула голову и увидела Нежельского.

— А что случилось, Иван Михайлович? — спросила она.

— Вы едва не пробили лбом стену. У вас был такой отрешенный вид, что я понял, что вы не замечаете ничего вокруг. Что-то произошло, Рута?

Мазуревичуте некоторое время молча смотрела на Нежельского, словно собираясь с мыслями.

— Иван Михайлович, у вас так бывает, что вы были полностью уверенны, что покончили с прошлым, а оно внезапно к вам вернулось?

Теперь уже Нежельский пристально посмотрел на литовку.

— Только так и бывает, — ответил он.

— Но разве мы живем только прошлым? Нет, я решительно не согласна с вами, Иван Михайлович.

— Конечно, Рута, мы не живем исключительно прошлым, — произнес Нежельский. — Но только прошлое в нас никуда не исчезает, она навсегда остается с нами. Оно может пролежать в нас невостребованным, но если вдруг происходит нечто, что возвращает нас к нему, оно быстро и требовательно восстает со своего ложа. И тогда мы понимаем, что на самом деле ничего не завершилось, а все только ждет своего продолжения.

— Вы действительно так думаете? — с сомнением проговорила Мазуревичуте.

— Я это знаю по самому себе, — с какой-то странной интонацией проговорил Нежельский, не спуская пристального взгляда с женщины.

Мазуревичуте почувствовала, что краснеет.

— Я не хочу возвращаться в прошлое, это возвращение мне будет сильно мешать. Вы меня понимаете, Иван Михайлович?