Замок - Гурвич Владимир Моисеевич - Страница 67

— Полагаешь, Ростиславу угрожает опасность?

— Могу только предполагать. Люди и без того плохо контролируют свои поступки, а уж те, у кого есть разного рода отклонения или фобии, тем более. В больнице я этого навидалась. А после того, как ты сообщил про его дедушку, боюсь еще сильней. Наследственность в этом вопросе многое значит.

Каманин выключил компьютер. Несколько мгновений он сидел молча.

— То, что ты говоришь, похожа на правду. Но я не представляю, что мне делать в такой ситуации. Антон меня слушать не будет. Он смертельно на меня обижен после моего отказа. А поместить Настю в психушку у меня нет никаких возможностей, я ей давно никто. Антону же на мать глубоко плевать. Он исключительно заботится только о своей особе. Даже до собственных детей по большому счету ему нет дела. Можно разве переселить Ростислава. Вот только куда, нет ни одной свободной комнаты.

— Да хоть в каминный зал. Поставим там кровать, пусть спит. А день можно проводить и на свежем воздухе, даже полезней для здоровья.

— Почему бы и нет. Я поговорю с ним перед сном. Перетащить кровать недолго. Ты у меня молодец. — Каманин поцеловал Марию. — Кто знает, может быть, я впервые не ошибся с браком, — засмеялся он.

90

Ростислава Каманин нашел на террасе, он сидел в одиночестве и пил вино. Каманин сел рядом с ним. Сын посмотрел на отца, но ничего не сказал, налил в другой бокал и протянул ему.

— За что будем пить, Ростик? — поинтересовался Каманин.

— Я несколько часов назад принял важное решение. Выпьем за его успех.

— Давай выпьем, — согласился Каманин. — Ты расскажешь о своем решении?

Ростислав кивнул головой.

— Обязательно. Мне важно знать твое мнение. Хотя в любом случае свое решение я не изменю.

— Даже если я буду очень убедительно против него возражать?

— Даже в этом случае. Я долго думал над ним, и я принял решение о своем решение, что ничего и никто не может его изменить.

— По-видимому, это очень важное решение. Но прежде чем ты мне расскажешь о нем, хочу поговорить с тобой на одну тему. Отнесись к моим словам серьезно.

— Ты меня заинтриговал, папа.

— Интригой тут не пахнет, речь идет о твоей безопасности.

— Мне что-то тут угрожает?

— Не исключено. Я об Антоне.

Что-то переменилось в лице Ростислава.

— Он замышляет мое убийство?

— Убийство не всегда надо замышлять, большинство убийств происходят совершенно внезапно. Мы с Марией только кто обсуждали, что творится с Анастасией.

— И что?

— Она не полностью контролирует свои поступки. Мария не психиатр, и не может поставить ей точный диагноз. Но есть признаки определенного умственного расстройства. Ты понимаешь, о чем я?

— Она сходит с ума?

— Это уже другая стадия, до нее ей далеко. Но со временем может случиться и это. Тем более, ее отец в старости был невменяем.

— Я тоже обратил внимания, что она чересчур нервная. Но я-то тут причем, она не моя мать, поэтому плохой наследственности мне бояться не надо.

— Ни о тебе речь?

— А о ком?

— Об Антоне. Мне грустно говорить об этом, но у него в этом плане плохая наследственность. И есть признаки того, что она начинает проявляться. Я заметил, как трудно ему сдерживать свои эмоции, как вообще он плохо управляет самим собой. Достаточно вспомнить об его маниакальном аппетите.

— Да уж, есть он готов целые сутки.

— Я не хочу с тобой сейчас обсуждать Антона. Я о другом. Мы с Марией пришли к выводу, что тебе опасно находиться с ним одном помещении. Вы не очень ладите, так что мало что может случиться. Мне всегда нравилось выражение: от греха подальше. Поэтому мы предлагаем тебе переехать.

— И куда? — спросил Ростислав, наливая себе очередную порцию вина.

— Свободных комнат нет, но кровать можно поставить в каминном зале. Понимаю, это не очень удобно, зато безопасно. А в данном случае, согласись, это важней.

Ростислав залпом осушил бокал и поставил его на стол.

— А ты уверен, что это важней, папа?

— Для меня твоя безопасность стоит на первом плане.

Ростислав отрицательно покачал головой.

— Спасибо тебе, папа и Марине Анатольевне за заботу обо мне, но я не перееду.

— Ты вроде бы никогда не отличался бессмысленным упрямством.

— Это не бессмысленное упрямство, а вполне осмысленное. Я тебе говорил о своем решении. Так вот оно тоже связано с моим старшим братцем. Точнее не с ним, но он тоже внес в него свою лепту.

— Скажу честно, не понимаю, о чем ты.

— Я знаю. Сейчас объясню. Последний год, да даже все два я много размышлял о том, как мне жить дальше.

— Об этом всегда полезно поразмыслить.

— Я знаю это твое мнение. Но я думал потому, что не мог не думать.

— И о чем были твои мысли?

— Я не в состоянии больше выносить того, что творится в стране, я ненавижу эту власть. Мне кажется, более омерзительней ее еще у нас не было.

— В этом ты заблуждаешься, но твое мнение о нынешней власти полностью разделяю.

— Не могу сказать, что власть мешала мне заниматься бизнесом. Так, мелкие пакости и препоны, но по большому счету ничего серьезного. Всегда можно было откупиться.

— Ты откупался?

— Да, выбора просто не было. Не надо мне говорить, что он есть всегда, я это знаю не хуже тебя. Но чтобы сохранить компанию по-другому никак.

— Предположим, что дальше?

— Все было бы в целом хорошо, но этот режим все сильнее вызывал у меня омерзение. Меня даже иногда от их рож, от того, что они говорят, в прямом смысле начинало тошнить. Сначала я хотел все продать и уехать. Даже хорошее место подобрал.

— Что помешало?

— Однажды я вдруг подумал: предположим, уеду, поселюсь в хорошем месте, где нет этих людей. Но они же никуда не исчезнут, они тут останутся, и будут продолжать вершить свои гнусные дела. Как я буду там жить в полном спокойствии и довольствии, зная, что здесь происходит? Мерзость так и останется мерзостью. Эта мысль не давала мне покоя. Я пытался ее прогнать, но она упрямо возвращалась.

— Что же ты решил?

— Я прибыл сюда, терзаемый сомнениями: уехать навсегда из страны или остаться и начать с ними борьбу. Некоторое время назад я связался с оппозиционными политиками из тех, кто внушали мне доверие и уважение, и стал им помогать материально. Я тщательно скрывал эту помощь, хотя возможно тем, кто должен это знать по службе, известно о ней. Впрочем, меня это не слишком беспокоило, я все больше склонялся к отъезду. Даже жену и детей отправил туда. Мы договорились с с ней, что после твоего юбилея я поеду прямо к ней.

Каманин пристально посмотрел в лицо сыну.

— Но ты изменил свое решение?

Ростислав медленно кивнул головой.

— Да, папа, изменил.

— Что же послужило причиной?

— Скорей не что, а кто, — усмехнулся Ростислав. — Антон.

— Антон?

— Я давно с ним не встречался. И признаться почти никогда о нем не думал, разве только тогда, когда видел его по телевизору. А это происходило не часто, я очень редко его смотрю. Но когда я стал общаться с ним здесь, то ясно осознал, что собой представляют эти люди, которые сегодня правят страной. А ведь мой дорогой братец не худший из них, есть еще более жадные, циничные, тупые. И мне стало совершенно нестерпимо это выносить. Я понял, что не могу просто уехать и оставить все так, как есть. У меня не получится там жить спокойно, зная, что тут творится, кто правит балл. И знаешь, папа, я вовсе не патриот, который не может обходиться без дыма отечества. Ты знаешь, я по долгу жил заграницей — и никакая ностальгия меня не мучила. Но то, что происходит сейчас, вызывает во мне омерзение и ненависть, от которых я не могу избавиться.

Ростислав в очередной раз наполнил бокал.

— Я тоже хочу выпить, — сказал Каманин.

Ростислав налил вино и в его бокал, затем подал его отцу.

— Что же ты намерен делать? — спросил Каманин.

Ростислав выпил вино, поставил бокал на стол, затем посмотрел на отца.