Замок - Гурвич Владимир Моисеевич - Страница 51

— Попытался покончить собой для меня? — удивленно посмотрел на Марию. — То есть, ты хочешь сказать, что виновник его поступка — я?

Мария неопределенно покачала головой.

— Не знаю, как это выразить, но мне кажется, он это сделал, чтобы что-то доказать тебе. Или оправдаться перед тобой, таким образом отправить тебе послание, что он совсем не такой, как ты о нем думаешь. Если бы ты так резко здесь с ним не говорил, он бы не совершил этот поступок. Получается, что ты довел его до определенной точки, после которой он уже не мог жить, как прежде.

— Но почему ты обвиняешь в этом меня? Он сам довел себя до этой точки, я лишь указал ему на это.

— Но в такой ситуации крайне важно, как это было сделано. Ты не оставил ему другого выхода. Ты проявил безжалостность.

Каманин удивленно взглянул на Марию.

— Ты никогда со мной так не говорила.

Мария согласно кивнула головой.

— Но у нас никто из наших знакомых не совершал попытки суицида. Представляешь, что было бы с твоим юбилеем, если бы она удалась. Тем более, тут присутствует журналист. Легко представить, что бы он написал. Да, возможно, напишет.

— Выходит, тебя беспокоит возможная огласка того, что случилось?

— В том числе, Феликс Как будущая твоя жена я не могу об этом не волноваться. Но для меня не это главное.

— Что же тогда?

— Понимаешь, — задумчиво проговорила Мария, — в том, что случилось, есть твоя вина. Нельзя быть таким безжалостным, тебе ли не знать, насколько человек слаб. А он для тебя не чужой, вы дружите всю жизнь.

— Вовсе нет, все каких-то пятьдесят лет, — проворчал Каманин. — Не ожидал, я услышать от тебя таких слов.

— А что ожидал?

Каманин ненадолго задумался.

— Сам точно не знаю, но что-то другое.

— Прости, если не оправдала твоих надежд.

Каманин снова задумался.

— Оправдала. То, что ты говоришь, это самое лучшее из того, что ты могла бы сказать. Я сейчас во время нашего разговора понял, что не знаю, что предпочтительней: обвинять человека в его неправедных действиях или быть к нему снисходительным? Такое ощущение, что и то и другое правильно. Но одно отрицает другое, как это совместить?

— Не знаю, Феликс.

— Вот и я не знаю. Ты права, Ваня мой самый старый и верный друг, несмотря на то, что мы с ним часто спорили, а подчас и ругались. Но при этом я всегда был твердо уверен, что если на кого-то можно положиться, то в первую очередь на него. И он ни раз меня выручал в трудных ситуациях. Я благодарен ему за многое.

— Вот видишь, Феликс, ты сам это понимаешь.

— Но с другой стороны, Машенька, тому, что он вытворяет в последние два года, нет оправданий. Понимаю, это Антон его соблазнил разными благами и посулами. Но ведь надо же иметь свои представления о добре и зле. И уж тем более не торговать ими, не менять знаками. Это самое настоящее предательство. И других слов для этого поступка у меня нет. И вот скажи мне, как я в этих обстоятельствах должен поступить.

— Я могу тебе ответить только, как врач.

— Хотя бы как врач.

— Я сильно обеспокоена его психологическим состоянием. После такого стресса оно может быть любым. Я не психиатр, но знаю, что после таких попыток не всем людям возвращается нормальная психика. А когда я обследовала его в номере, он был не в себе. Что-то постоянно бормотал, называл твое имя.

— Что же в такой ситуации делать мне?

— Прояви к нему милосердие, забыть хотя бы на время о ваших разногласиях, о своих принципах. Будь с ним мягок, ему надо успокоиться, снова обрести уверенность в себе, в своем праве на дальнейшую жизнь, на честь и достоинство. Я в его номере поняла, что в его глазах ты высший судья. Какой приговор ты ему вынесешь, так оно и будет. У меня нет уверенности, что если ты снова начнешь Ивана обвинять, то он не повторит своей попытки. Может, не сейчас, может позже, но разве это что-то меняет?

— Хорошо, я попытаюсь быть к нему снисходительным. И поговорю с ним, сразу, как он придет в себя. Но сначала следует разобраться с Антоном, он тот бес, который искушает Ивана.

— Я по твоим глазам вижу, что ты что-то задумал.

Каманин посмотрел на Марию и, ничего больше не объясняя, вышел из номера.

68

Антона Каманин разыскал в скверике у фонтана. Он сидел рядом с матерью и с аппетитом жевал огромный бутерброд. При этом его лицо приняла такое выражение, что становилось ясно, какое удовольствие от еды он сейчас испытывает.

Каманин подошел к скамейке.

— Приятного аппетита, — сказал он. — Антон, ты все ешь, а ведь скоро обед. Не много ли будет?

Антон настороженно посмотрел на отца.

— Не беспокойся, отец, я справлюсь, — ответил он.

— Не сомневаюсь. Настя, что ты делаешь, неужели ты не видишь, что ему надо поститься, а не есть все подряд.

— Что я могу поделать, мальчик любит поесть, — ответила Анастасия Владимировна с любовью смотря на сына.

— А если бы мальчик любил убивать, ты бы носила ему оружие? Антон мне нужно с тобой кое о чем поговорить.

— Доем и поговорим.

Каманин сделал шаг к сыну, выхватил из его рук бутерброд и бросил в урну.

— Вижу, доел. Пойдем со мной, Антон.

— Куда?

— Куда я тебя поведу. Вставай.

Антон тяжело и неохотно встал.

— И куда мы пойдем? — спросил он.

— Просто иди за мной.

Каманин с сыном вернулись в замок, Каманин стал спускаться по железной лестнице вниз. Антон следовал за ним.

— Куда мы все же идем? — поинтересовался он.

— Спускаемся в подвал. Ты там еще не был?

— Нет.

— Тогда считай, что у тебя экскурсия.

Они спустились в подвал, Каманин зажег свет. Тусклый светильник осветил довольно тесное помещение, в которое выходила кованная дверь. Именно ее и открыл Каманин.

— Заходи, — пригласил он сына.

Антон вошел, следом за ним то же самое сделал и Каманин, прикрыв за собой тяжелую скрипучую дверь.

Небольшое помещение освещалось висящей под потолком тусклой лампочкой. Антон с удивлением осматривался вокруг себя.

— Что это такое? — спросил он.

— Это тюремная камера, — пояснил Каманин. — Сюда сажали заключенных. Вот посмотри, видишь эти прибитые крюки к стене. К ним привязывали один конец железной цепи, а другой сковывали ногу узника. Так он тут и сидел. Я читал исследования об этом замке, некоторые узники пребывали в таком состоянии по многу лет.

— Это, конечно, интересно, только зачем ты меня сюда привел?

— Поговорить, для чего же еще. Мне показалось, что этот антураж очень подходит для нашего разговора.

Антон подозрительно посмотрел на отца.

— И что же это за разговор, если к нему подходит такой антураж?

— Скажи, Антон, ты не испытываешь чувства вины за попытку Нежельского покончить собой?

— Ах вот ты о чем? И в чем же, по-твоему, моя вина?

— Я еще должен тебе объяснить. Ты воспользовался его слабостью и заставил совершать гнусные поступки. Таких, как ты, можно назвать ловцами слабостей людей. Вы пользуетесь тем, что многие падки на разные подачки и заставляете их совершать всякие мерзости. Это нисколько их не оправдывает, но их податливость не оправдывает тебя и твоих подельников. Вы превращаете до этого момента честных людей в омерзительных тварей. И вам глубоко плевать на то, что те, кто сохранил в душе остатки порядочности, затем испытывают ужасные моральные мучения. И Ваня яркая тому иллюстрация. А ведь он был тебе почти как второй отец, посвящал тебя много времени и сил. Но ты его не пожалел, сделал орудием своих преступлений.

— Ты все сказал отец?

— Не все, но готов выслушать тебя.

— Ты обвиняешь меня в том, что я едва не погубил дядю Ваню. На самом деле, я его спас. Он жил пусть не в нищете, но в самой настоящей бедности. А благодаря мне стал вполне обеспеченным человеком. И не только он, но и вся его семья. Он мне должен сказать большое спасибо.

— Покупка людей — хуже убийства. Вы оставляете целыми тела, но уничтожаете душу. А она самое главное и ценное в человеке. Я бы сказал, что человек и есть душа. Но ради собственного обогащения и сохранения власти вы спокойно идете на это. Говоришь, что Ваня должен быть тебе благодарен. Сегодня он доказал свою благодарность. Да, он превратился в вполне обеспеченного человека, вот только жизнь у него стала невыносимой. И ты этому посодействовал в полной мере. Вы там все готовы окончательно превратить все население страны в покорное стадо, лишь бы оно не мешало вашим гнусным делишкам. Я всегда был уверен, что духовный геноцид намного страшнее физического. И наказание за него должно быть еще суровей. Человек податливое создание, его легко развратить. Но это совсем не означает, что так и следует поступать. Наоборот, именно по этой причине власть так делать не должна. Нужно выращивать в людях хорошее, а не усиливать все самое плохое и отвратительное. И если правящий режим на этом и специализируется, он должен быть заклеймен, как преступный. А те, кто защищают его, являются преступниками. И их следует судить.