Времена не выбирают - Мах Макс - Страница 71

Кирилл заглянул в ванную, ополоснул там прохладной водой лицо, потом еще раз прошелся вдоль окон, проверяя портьеры, и, наконец, отправился на кухню, единственное помещение в квартире, где окно было прикрыто лишь декоративными бамбуковыми жалюзи. Не включая свет, едва ли не на ощупь, он нашел маленькую металлическую кастрюльку, в которой и сварил себе, стараясь, впрочем, не маячить в окне, крепкий кофе. Пахнул кофе замечательно, и Урванцев даже почувствовал, как при воспоминании о дивной кофейной горечи наполняет его рот густая слюна. Прихватив с кухни чашку и кастрюльку, он вернулся в комнату с ЭВМ, сел за письменный стол и принялся за работу. Его невнятного дизайна дорожная сумка была битком набита очень интересными, а главное, полезными вещами. Все они – и телекамера, и фотоаппарат, и радиоприемник, и даже электробритва и туристский бинокль – несли на себе логотипы американских фирм. Расчет тут был прост. Даже если в этом мире таких фирм и не существовало, все-таки при беглом осмотре они не должны были привлечь к себе повышенного внимания. Но самое главное было в другом: точно так же, как и разнообразная мужская косметика, сложенная в дорожный несессер вместе с расческой и зубной щеткой, они являлись предметами двойного назначения. Вот реализацией этого второго назначения Урванцев сейчас и занялся. Работа была относительно простая, но кропотливая, требующая внимания и тщательности. Однако не прошло и часа, как на столе перед Урванцевым возникла из небытия маленькая, но чрезвычайно удобная и эффективная полевая лаборатория по подделке документов.

Оглядев плоды трудов своих, он удовлетворенно усмехнулся и отправился варить вторую порцию кофе. Есть он пока не хотел, хотя и заставил себя сжевать пару небольших шоколадок, но вот кофе хотелось зверски. Начинала сказываться усталость, и организм сам сигнализировал о своих потребностях, а ведь Урванцеву еще надо было работать, почитай, всю ночь.

Конечно, можно было пустить в ход НЗ, но стимулятор «Эльбрус» Кирилл решил принять в предутренние часы, когда станет действительно невмоготу. Пока же он мог обойтись одним лишь кофе и никотином.

Подделка документов – кропотливая работа, требующая к тому же высокой квалификации и, пожалуй, даже таланта. И то и другое у Урванцева имелось в изобилии. Уж таким он родился, и таким сделала его жизнь. И хотя изготовлением фальшивых документов он занимался нечасто, но если уж приходилось, делал это на ять. Однажды сработанное им вот так, в полевых условиях – можно сказать, на колене, – изделие выдержало даже проверку самой профессиональной в мире – после ГПУ, разумеется, – британской Ми5. Сейчас, однако, ему предстояло превзойти самого себя. Ведь Урванцеву были совершенно неизвестны ни способы зашиты документов, принятые в этом мире, ни состав туши, которой они заполнялись. Да мало ли тайн и секретов существует в таком «хитром» деле, как изготовление «настоящих» документов?

Около девяти утра он почувствовал, что силы его на исходе, и, хотя дело закончено еще не было, в том состоянии, в котором находился сейчас Кирилл, продолжать работу означало запороть все до сих пор сделанное. Урванцев бросил последний, полный сожаления взгляд на почти готовое изделие и, как ни протестовало сердце, отправился спать. Внутренняя дисциплина в очередной раз взяла верх над нетерпением, которое было сродни вдохновению. Вот только вдохновение, которое было отнюдь не лишним при создании по-настоящему хорошей липы, все-таки временами бывало избыточно и даже вредно там, где требовались филигранная точность и бухгалтерская педантичность.

Кирилл сходил в ванную, умылся и почистил зубы и, улегшись на диване в облюбованной им комнате, разрешил себе уснуть. Спал он чутко и недолго – всего четыре часа, – но вполне отдохнул, в достаточной степени восстановив силы и успокоив терзавшее его нетерпение сердца. Теперь он мог продолжить свою работу, но спешить не стал. Сварив кофе и соорудив из хлеба, сыра и жирной ветчины пару простых, но сытных бутербродов, Урванцев на два часа ушел в глубины местной Сети, ориентироваться в лабиринте которой оказалось на редкость просто. Разобравшись в принципах поиска информации и языках, он достаточно быстро нашел расписание движения поездов и наметил для себя несколько подходящих направлений, оставив окончательный выбор на волю случая и собственное вдохновение. Затем занялся вопросами политического устройства, государственных границ и системой цен, о которой знал пока явно недостаточно. На десерт он оставил себе свежий номер «Дер Штандард», выбрав немецкоязычную газету, чтобы не привлекать к себе внимания, так как не знал, следят ли местные власти за поисками в Сети и если следят, то насколько эффективно.

Допив кофе и завершив чтение, он выкурил сигарету, закрыв глаза, чтобы дать им отдохнуть, и, наконец, вернулся к работе. Еще через два часа Урванцев стал обладателем очень похожих на настоящие водительской лицензии и общеевропейского паспорта, выданных гражданину германии Паулю Мюнцу, сорока четырех лет от роду. Конечно, настоящей проверки эти документы выдержать не могли по той простой причине, что такого человека, как Пауль Мюнц, в природе не существовало, но для гостиниц и аэропортов этого должно было хватить. Во всяком случае, на первое время, а на далекую перспективу Урванцев загадывать не привык.

Оставшееся время он с чистой совестью посвятил прогулкам по бескрайним просторам Интернета, изучая как настоящее, так и прошлое этого мира. Ну что сказать? Любопытный мир. Не самый лучший из возможных, но и не худший. Однако совершенно очевидно, что это не был мир Хрусталя. То есть, возможно, Хрусталь приходил именно отсюда. Во всяком случае, то немногое, что Федор Кузьмич – намеренно или случайно – рассказал о своем мире Слуцкому,[87] совпадало с тем, что узнал сейчас Урванцев.

Хрусталь не соврал. Ульянов умер здесь только в 1924-м и остался в памяти людей как основатель Советского государства. А вот Якова Михайловича, похоже, если и вспоминали, то мимолетно и в основном в связи с расстрелом царской семьи. Вообще-то расстрел Романовых теперь, в XXI веке, даже коммунистам не казался уже столь необходимым, как тогда, в грозном 1918-м. Но из песни слов не выкинешь. В Гражданскую войну обе стороны наделали немало ошибок и совершили много ужасных вещей. На то она и гражданская, что брат на брата. Лучше, чем сказал о ней Горький – в сорок шестом, кажется, году, – и не скажешь: Великая беда. Беда и есть. Однако дело было не в том, как оценивать Гражданскую войну в России через восемьдесят лет после ее окончания или как относиться к той или иной исторической личности и ее роли в том, что произошло так давно, что уже перестало быть актуальным. Дело было в другом. Хотя Урванцев и нашел подтверждения почти всему, о чем было известно со слов Федора Кузьмича, мир этот – с вещной, так сказать, стороны, с точки зрения своего технологического развития – был слишком похож на собственный мир Кирилла и, значит, не мог быть миром Хрусталя со всеми вытекающими из этого следствиями. И главным из этих следствий было то, что Урванцеву следовало как можно скорее вернуться домой. В сущности, свое задание он уже выполнил, вот только доложить об этом пока не мог, а сможет, только если сумеет продержаться здесь еще три недели. Это и было теперь актуальным, остальное станет таковым в конце пути.