Физрук-9: назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 49

— Верно. Я и сам немало отправил таких извергов к праотцами. Вот этими самыми руками.

— Это потому, что вы, млекопитающие чрезвычайно привязаны к своему потомству и к тому же чисто физические недостатки для вас не являются препятствием к развитию интеллекта и способностей, которыми так славится ваша раса, вы сохраняете даже умственно неполноценных особей. Мы себе не можем позволить такой роскоши, как сохранять уродливое, слабое, не способное к развитию своего интеллекта потомство. Вот в чем заключается функция Жнецов — они истребляют тех, кто явил на последней стадии ароморфоза свою неполноценность, а следовательно могут передать дефектные гены в следующие поколения, чего следует избегать, иначе мы выродимся и вымрем.

Возвращается Тельма. Она протягивает человеку-осе сверток. Тот принимает его верхними конечностями и встает.

— Я должен уйти, — сообщает он. — Спасибо за увлекательную беседу.

И удаляется, забрав с собой незримую паутину, которая окутывала зал. Голоса людей и музыка становятся громче, а движения — уверенней. Даже соседи Философа по столику зашевелились, словно им скомандовали — отомри!

— Почему никто не замечает, что это не человек? — бормочет Философ.

— А почему ты не заметил тогда, на заброшенной электростанции, что Мастер вовсе не человек? — отвечает девушка. — Да и в санатории ты тоже не всегда видел перед собой гигантское насекомое. Верно?

— Ну так тому виной недостаточность освещения. А здесь — полно света!

— Дело не в свете, а в убежденности. Люди видят то, что хотят видеть.

— Это точно! — подхватывает художник, которого до этого момента совершенно не интересовало о чем идет разговор. — Как ни лезь из кожи вон, как ни старайся передать людям свое видение мира, они все равно будут видеть в твоих картинах только то, что хотят видеть. А большинство и вовсе ничего не видит.

К столу подходит официант — отец Игоря. Философ лезет за бумажником, полагая, что пришла пора расплатиться, но оказывается, что у Михаила совсем иная цель.

— Извините, товарищи, — говорит он. — Евграф Евграфович, можно вас на минутку?

— Да, конечно!

Философ поднимается. Отходит с официантом в сторонку.

— Слушай, — говорит ему Михаил, переходя на «ты», как принято у старых фронтовиков. — Ребята пропали!

— Как это — пропали?

— Да понимаешь, ты же сюда моего сынишку привел?

— Да, привел.

— Ну и вот. Он мне сначала говорит: «Папа, маме позвони, скажи, что я у тебя останусь и вместе с тобой домой пойду». Ну, я разве против. Позвонил жене. Она на дежурстве, медсестрой в больнице. А потом смотрю, Илга, дочка твоя приходит. Ну сидят они в вестибюле, шушукаются. И тут этот ковыляет, который на жука похож… Пока он с вами за столиком сидел, детишки наши так на диванчике и шушукались, я краем глаза поглядывал. А как этот вышел они и пропали. Я спрашиваю у Валдиса, швейцара нашего, не видал ли он детишек. Говорит, с этим вышли… Я на улицу — туда сюда — не видать. Тревожно мне что-то…

— Так, — говорит Философ. — Ты пока рассчитай наш стол, а я поговорю с друзьями.

— Сделаю!

Философ возвращается за стол.

— Друзья, Михаил говорит, что дети пропали. Его сын Игорь и моя Илга. Исчезли вместе с этим «тонким».

— Каким — «тонким»? — удивляется Головкин, который единственный из всей компании не догадывался, что за тип сидел за их столом.

— Куда он мог их забрать? — игнорирует его вопрос Философ.

— Понятия не имею, — пожимает плечами Голубев.

— Тельма, а — ты? — спрашивает Философ у девушки. — Ну, чего молчишь⁈

— Я знаю, где они, — говорит она, вставая. — Поехали!

Подходит официант, кладет на стол бумажку со счетом. Мужчины, едва взглянув на нее, суют ему деньги.

— Мы едем, Михаил! — говорит официанту Философ. — Ты с нами?

— Да, — говорит тот. — Я же их, гадов, рвать буду.

— Только, пожалуйста, без эксцессов! — требовательно произносит Тельма. — Иначе я вас никуда не повезу!

— Не боись, девонька! — откликается Михаил. — Отдадут детишек в целости и сохранности, я и слова не скажу.

— Всем одеваться. Жду в машине! — командует девушка. — И чтобы никакого оружия!

Через десять минут они уже сидят в «Победе» и автомобильчик мчится на всех парах. Они покидают город, но движутся ни в сторону дома Тельмы и ни в сторону санатория. Этот третий путь мало подходит для движения на легковушке. Здесь мог бы пригодиться трактор, а еще лучше танк. Менее опытный и ловкий водитель уже бы влетел в глубокую лужу, по самое днище и забуксовал, но девушка умудряется объезжать все опасные места, почти не теряя скорости.

Внезапно Тельма гасит фары. Мужчины в салоне недоуменно переглядываются, но в наступившей тьме впереди вдруг проступает призрачное зарево. Сбросив скорость и по-прежнему не зажигая фар, автомобиль ползет на загадочный свет и кажется, что мерцание впереди лишь обманчивый мираж и приблизиться к нему невозможно вовсе. И вдруг словно кто-то сдергивает пелену, и оказывается, что источник свечения совсем рядом. Тельма останавливает свою «Победу», пассажиры выбираются наружу и начинают тревожно озираться.

Сеется мелкий дождик. Темнота подступившей ночи становится почти непроницаемой, но в сиянии, которое округлым облаком стоит над неглубокой котловиной все же можно различить высокую бетонную стену, с загнутыми ржавыми железными столбами с оборванной проволокой и расколотыми фарфоровыми изоляторами. Стена уходит вправо и влево, теряясь в поле ночного тумана. Она выглядит совершенно неприступной. И главное — непонятно, что это за место и как оно связано с исчезнувшими детьми?

— Что это за место? — вслух спрашивает Философ.

— Бывший военный объект, — отвечает Тельма.

— А дети здесь причем? — рычит Михаил Болотников.

— Слушайте, друзья! — решительно произносит девушка. — Я привезла вас в святая святых! Если бы не дети, вы бы вообще не узнали об этом месте. И выбросьте из головы, что их похитили или что-то в этом роде. Скорее всего — они сами просили Пастыря их принести сюда.

— Ничего не понимаю, — бурчит официант. — Какого еще — пастыря? Попа? Как это — принести? Они же большие!

— Перестаньте болтать! — перебивает его Тельма. — Никаких резких движений и вообще ничего не делать без моей команды. Кто не сможет совладать с нервишками, пусть остается у машины.

— Молчу девонька! Командуй!

Они бредут вдоль стены, покуда не обнаруживают в ней пролом. Первым пробирается внутрь сама Тельма. За нею, неловко опираясь на протез, пролезает Болотников-старший. За ним, согнувшись в три погибели, здоровяк Головкин. Потом — Голубев. Философ, оглядевшись, протискивается последним. На территории бывшего военного объекта стоит кромешный туман, который и не думает расступаться перед людьми. Единственный ориентир — свечение, которое остается впереди и вверху. И еще ровное гудение, похожее на гул пчелиного роя.

Девушка пробирается вдоль внутренней стороны ограды, мужчины за ней. Они словно зажаты между двумя стенами — бетонной и клубящейся. Никто не задает Тельме вопросов, но у Философа складывается впечатление, что она и сама не уверенна в себе. Сквозь шорох тумана и гул, доносящийся сверху, пробиваются иные звуки, словно кто-то пробирается по болоту, по колено в вязкой жиже, с чавканьем выдирая из нее одну ногу, за другой. Услышав это, все пятеро лазутчиков замирают. Михаил не выдерживает и гаркает по солдатской привычке:

— Стой кто идет!

Чавканье замирает, потом раздается робкий голос:

— Кто здесь? Помогите!

— Выходите на свет! — распоряжается девушка. — Я зажгу фонарик и помашу им…

Раздался стук в дверь. Третьяковский умолк и недовольно крикнул:

— Ну, кто там!

Створка приотворилось. В номер заглянула Стеша.

— Извини, милый, но уже второй час ночи. Я лягу у себя, ладно… Мне завтра рано вставать…

— Давно бы уже легла, — пробурчал Граф. — Кто тебя заставляет полуночничать?

Дверь захлопнулась.

— Обиделась, — вздохнул философ. — И тебя я задержал…