Преданная. Невеста (СИ) - Акулова Мария - Страница 32

Как подростки. В машине. Я раз за разом напоминаю себе, зачем это ему и почему не нужно мне. Но напоминалка сломалась. Я дрожу. Позволяю себя целовать.

Горячие ладони ложатся на мои разведенные колени. Едут по капрону черных колготок, скатывая юбку. Сжимают ягодицы и давят промежностью в пах.

Слава отрывается и вжимается затылком в подголовник:

– Юль, поехали домой, – его просьба звучит до боли искренне. Взгляд перескакивает с одного зрачка на другой. Я знаю, что будет, если соглашусь. Снова слабость. Потом – адская боль. Новое одолжение. Задание. Просьба.

Проси так. Я так всё сделаю.

Сжимаю дрожащие губы и мотаю головой.

– Не могу. Я Лизе пообещала.

Слава злится. Выдыхает шумно и длинно.

Взгляд опускается на мою шею. Пальцы делают больно, стискивая сильнее. Он несколько раз бьется затылком о спинку своего кресла. Потом снова смотрит в глаза:

– Я скучаю, Юль. Ты рядом, а я блять скучаю.

Мне плохо из-за того, как сильно я хочу верить. И как ужасно осознавать, что он врет.

Нос щиплет сильнее. Влага наполняет глаза. Нельзя позволять.

Улыбаюсь. Включаю актерство.

Тянусь к лицу и целую его быстро-быстро. Дробно-дробно.

– Завтра, Слав. Я не могу подругу бросить. Мы только помирились. Понимаешь? Тем более, мы с тобой на работе постоянно. И вот сейчас…

– Юль…

– Завтра. Обещаю. Завтра.

Давлю на плечи. Кое-как перебираюсь обратно на «свое» сиденье. В молчании поправляю одежду.

Когда оглядываюсь – аж дурно становится. Он так и смотрит в лобовое. Ноль эмоций. Пустота во взгляде.

– Я побежала.

Тянусь к нему. Целую в щеку. Он никак не реагирует.

Выскакиваю из машины, хлопнув дверью громче, чем обычно. Это потому, что руки не слушаются. Да и все тело.

Перебегаю дорогу и прячусь в тени. Не хочу, чтобы взглядом провожал.

И уединения с ним я, кажется, не выдержу. Завтра, по моему плану, у меня раньше времени начнутся месячные.

Глава 23

Глава 23

Юля

Мои выходные максимально скучны. Вслед за «месячными» я внезапно умудряюсь «простыть».

Это все для Славы, конечно. В реальности чувствую я себя хорошо, если не учитывать бессонницу и обусловленный эмоциональным состоянием упадок сил.

Видеться с ним все сложней и сложней. От собственного плана мутит.

Хочется убежать. И я каждый вечер куда-то бегу.

Тренирую легкие холодным осенним воздухом. Заставляю мышцы работать. Тело – жить.

Делая шаг за шагом по темному парку, напоминаю себе, что главное сейчас для меня – учиться и быть физически здоровой. Рано или поздно мне все равно придется выйти из игры. И, если повезет, найти нормальную работу. Вычеркнуть из жизни яркий и болезненный эпизод. Пойти дальше.

Поэтому всю субботу я читала. Писала одну из обязательных работ. Созвонилась с мамой. Листала вакансии на сайтах юрфирм.

Тупо сидела на диване и смотрела в одну точку. Во время нового всплеска злости заказала себе же красивые цветы. За его деньги, ясное дело.

Не знаю, зачем они были мне нужны. Эмоций хватило на двадцать минут. А потом мне стало с ними тесно. Выкинуть свежие розы рука не поднялась бы, пришлось натягивать на задницу легинсы, поверх топа – толстовку, собирать волосы в хвост и снова бежать.

Вдыхаю влажный воздух еще глубже. Выталкиваю его из легких вместе с болью, обидой, злостью. Парадоксально, но меньше этих чувств не становится. Освободившееся место тут же заполняется новой порцией. Грустно, но и любить его меньше я тоже не могу. Отвлечься не выходит.

Выезжать в центр, искать себе компанию совсем не хочется. Как не хочется ни вкусно есть, ни смотреть интересный сериал.

Эмоции не вызывает почти ничего. Только он. И то… Вызывает и высасывает.

За сегодня я несколько раз отписывалась в ответ на его «заботу», что чувствую себя неплохо, но нагретый под лампой градусник показывает тридцать семь и два.

Тарнавский – не из тех, кто будет сюсюкать и сверх меры жалеть. Мне раньше это очень в нем нравилось. Я видела в этом мужскую настоящесть. Теперь – безразличие. Отчасти обидно. Отчасти даже рада.

Выбегав все оставшиеся в организме силы, поворачиваю в сторону дома.

Плетусь с чувством неповторимой легкости в ногах. Поднимаюсь на свой этаж пешком. Спина мокрая. Пальцы рук холодные и даже влажные, как и нос.

Вот теперь я правда могла бы заболеть, но, боюсь, не с моим счастьем.

Звеню ключами, ища тот самый. Визуализирую горячий душ, чай с мелисой, убойный сон. Но ступаю на последний пролет на пути к своей квартире, поднимаю взгляд и застываю. Потому что…

– П-привет, – заикаюсь и опускаю глаза, не выдерживая концентрации внимания судьи на своем лице.

Сердце моментально взводится. Я борюсь с поднявшим голову стыдом. Не люблю врать.

Вслед за ускорившимся сердцебиением – тугая боль. Я думала, не приедет. А он…

Вдыхаю глубоко, решительно поднимаюсь выше. Улыбаюсь даже. Хотя Слава – вообще нет.

Смотрит на меня неприкрыто. Мне кажется, даже температуру взглядом замеряет. А там… Тридцать шесть и шесть.

– Привет говорю. Ты зачем приехал? Я же болею, – натягиваю толстовку на подбородок и губы. Отодвигаю бессловестного гостя и скрываю дрожь в пальцах, засовывая ключ в замок.

Он на секунду сжимает в своем кулаке мою свободную руку. Дергаюсь.

– Аж холодом веет. Ты адекватная?

Сжимаю губы. Раздуваю ноздри.

Смотрю в деревянную дверь и думаю, что ответить. Сдерживаю себя. Оглядываюсь и хлопаю ресницами:

– Я мусор выносила, – произношу ласково. Тарнавский в ответ хмурится.

– Бак в двадцати метрах от подъезда, Юль, а я уже двадцать минут тут стою.

Сердце обрывается. Щеки вспыхивают, хотя и правда холодные.

– Ты меня в чем-то подозреваешь? – Задаю вопрос, который, возможно, должен был бы возникнуть позже. По глазам вижу: уже, блять, да. Но он их прикрывает. Я отмечаю, как подрагиваю длинные ресницы. Длиннее моих. Завидую.

Я, наверное, во всем ему завидую. Хочу быть такой же, но родилась другой.

Слава открывает глаза, сам берется за ручку и тянет мои двери.

– Давай в квартиру зайдем. Если можно, конечно.

– Конечно, можно.

Я вхожу первой. Он – за мной.

Стягиваю в коридоре толстовку, оставаясь в одном топе. Снимаю кроссовки. Все это – под наблюдением.

«Раздевайся» и «чувствуй себя, как дома» язык не поворачивается сказать.

Если ты снова потрахаться – мимо.

Вот это сказала бы. Но вроде бы нельзя.

Обхожу Славу на пути в ванную. Включаю горячую воду и долго мою руки. Они правда холодные. Отогреваю.

Смотрю на себя в зеркало и продумываю план действий.

Искренняя Юля из последних сил что-то там хрипло кричит. Он приехал. Он заботится.

Он подлец, а ты дура, Юль. Успокойся уже.

Вытирая руки, выглядываю из ванной.

Моментально встречаюсь глазами с Тарнавским. Ощущаю исходящие от него сомнения и недовольство.

– Ты можешь тоже руки помыть. Ты меня трогал. И ручку. А я окно пока открою, чтобы проветрились мои бациллы.

Выпалив свою разрешительную речь, захожу в гостиную. Хочу перестать чувствовать взгляд затылком и лопатками. Приближаюсь к окну и открываю настежь. Понижаю комнатную температуру до уличной. Тюли поднимает ветер.

Слышу шаги. Оглядываешь.

На хую он вертел мои предложения.

Заходит следом. Взгляд гостя тут же упирается в цветочную корзину.

Я выбрала сто сочных бордовых роз. В голове на повторе крутится не произнесенное: «нравится? Ты подарил».

Запоздало думаю: надо было еще записку какую-то придумать двузначную.

А вот стыда... Ноль целых ноль десятых. Всё складывается лучше некуда.

Судейский подбородок поднимается. Взгляд тоже. Я без страха смотрю в ответ. Хочется вызов бросить, но этого делать нельзя. Я должна оправдываться.

– Это Лиза. Я написала, что приболела…

Он хмыкает. Ведет головой, то ли мотая, то ли кивая. Непонятно вообще. Понятно, что можно не продолжать.