Река вечности (Часть 1) - Фармер Филип Хосе - Страница 21

— Дик, ты всегда хвалился своей честностью. Почему ты не расскажешь мне, что случилось сегодня днем?

Он знал, что придется ей рассказать. Но рассказывать все равно не хотелось — не хотелось причинять ей боль после двенадцати лет совместной жизни.

Но если так, зачем же он занимался с Анн любовью? Он ведь знал, чем это кончится.

— Ну! — сказала Филлис.

— Я тебя просто не узнаю.

— А я тебя!

— Гераклит был прав. Все течет, все изменяется.

— Только не надо мне цитировать греческих философов. И арабских тоже. Мне нужен прямой ответ.

— На какой вопрос? Я что-то не помню вопроса.

— Почему ты уклоняешься? Боишься, что ли?

— Боюсь?!

Он сел, схватив ее за руку.

— Мне не нравится, когда меня упрекают в том, что я боюсь!

— Это уже признание.

Филлис не пыталась выдернуть руку: во-первых, ей бы это все равно не удалось, а во-вторых, она хотела показать Блэку, что тоже ничего не боится.

Ее глаза бесстрашно выдержали его взгляд.

Внезапно, устыдившись себя самого и той роли большой мускулистой скотины, которую его вынудили играть, а также не желая, чтобы Филлис упивалась своей ролью жертвы, Блэк разжал ладонь. Филлис была слишком горда, чтобы растирать запястье, взывая таким образом к его сочувствию.

— Ты права, — сказал Блэк. — Мне должно быть безразлично, считаешь ты меня трусом или нет.

— Не должно, — тихо проговорила она. — Я не хочу, чтобы тебе было безразлично. Но…

— Да, я знаю, — сказал Ричард, снова улегшись на кровать. — Да, я спал с ней. Мы пошли в горы на пикник. Я так решил. Меня никто туда не заманивал и не ловил врасплох. И все же я не раскаиваюсь, потому что не чувствую себя виноватым. Да и с какой стати? Мы с тобой давно договорились, что можем заниматься любовью, с кем захотим.

Он был удивлен ее реакцией. Ни слез, ни криков, ни обвинений, ни даже безмолвного столбняка.

Филлис села на краешек кровати. Блэк, приподнявшись на локте, закурил сигарету и, прежде чем выбросить спичку, поднес огонек к ее лицу. Пламя на мгновение, точно огненная стрела, высветило ее черты. Прекрасные, застывшие не в малодушном смирении, но в достойном приятии неизбежного.

Пронзенный той же огненной стрелой, поразившей самые темные глубины его сердца, Ричард прошептал:

— Боже, Фил, я люблю тебя!

Филлис вздрогнула и чуть отпрянула, сомневаясь, не послышалось ли ей. Пламя погасло, лицо ее окуталось тенью. И в тот же миг теплый самозабвенный свет в сердце Блэка погас, загнанный холодом и тьмой в глубины, откуда его нечаянно выманили.

Но было уже поздно. Филлис, потушив окурок на полу — самый тяжкий грех в долине, — нырнула Блэку под руку и прижалась щекой к его груди.

— Ох, Дик, я тоже тебя люблю.

— Несмотря на?..

— Да, несмотря на. Я по-прежнему боюсь ее, я чувствую, что между вами что-то есть. Сейчас это не имеет особого значения — ведь ты сказал, что любишь меня. Но завтра мне снова будет больно.

Блэк погладил ее по плечу и провел руками по спине. Ответить на это было нечего, и он, сам удивляясь собственной мудрости, ничего не ответил. Филлис лежала, не двигаясь, потом поцеловала его в ямку между ключицами.

— Как она в постели? Хороша? — услышал он тихий шепот.

— Не стану врать. Хороша.

— Лучше меня?

— Нет.

— Но не хуже?

Молчание.

— Ну, отвечай!

— По-своему не хуже.

— Что значит «по-своему»?

— Женщины — и мужчины тоже — все неповторимы. Хороши они для тебя или нет — это зависит от их… личности, что ли? Нет, не то слово. Короче, это неважно. Устроены вы все одинаково. Разница для мужчины заключается в его реакции.

— Кого из нас ты выбрал бы, если бы пришлось остаться на необитаемом острове вдвоем?

— Тебя, конечно.

— А если бы Анн задала тебе этот вопрос?

— Тогда бы я ответил, что, конечно же, ее.

— Ты дьявол!

— Так поступил бы любой джентльмен.

— Ты не джентльмен.

— Верно, зато я политик.

— Милый, я не стану повторять свой вопрос. Как бы ты меня ни убеждал, откуда мне знать, что это правда? Я лучше притворюсь, будто верю, что ты не колеблясь выбрал бы именно меня.

— И будешь права.

Долгая тишина. И потом:

— Дик!

— Да?

— Ты знаешь, на самом деле я вовсе не ее боюсь. Больше всего меня пугаешь… ты.

— Я?

— Да. Я все время чувствую, что внутри у тебя таится что-то темное и глубокое, и эту часть себя ты отчаянно зажал в кулаке и никому не открываешь.

О, я не хочу сказать, что ты не отдаешься мне, когда мы занимаемся любовью. В отсутствии пыла тебя не упрекнешь. Дело не в этом. Дело в том, что ты не отдаешься целиком и полностью. В тебе все время остается что-то холодное и неприступное. А это важно. По крайней мере для меня. Потому что я отдаюсь тебе вся, душой и телом, вся без изъятия, до полного самозабвения.

Но ты… ты другой. Ты оставляешь какую-ту частицу, глубокую, темную и заледеневшую так, что она никогда не растает. Во всяком случае ради женщины. Возможно, эта сторона твоей натуры раскроется в поисках чего-то вроде истоков Реки или Большого Грааля. Но дать растопить эту глубинную льдину женщине — никогда!

И все-таки я люблю тебя, Дик. Пусть мне не дано владеть тобою полностью, в моем распоряжении большая часть одного из самых мужественных мужчин на свете. К тому же мне не приходилось делить тебя с другими женщинами. Твоя Изабель пропала, шанс разыскать ее — один из тридцати миллиардов, и хотя мне жаль ее, потому что она потеряла тебя, но я в то же время рада, потому что ты достался мне. Больше того, если отбросить эгоистические мотивы, я всегда считала, что подхожу тебе больше, чем Изабель. Она была женщина замечательная, талантливая и храбрая, и любила тебя несомненно, но она всегда смотрела на тебя как на божество, которому поклонялась. Или как на человека, не способного на ошибки. И если бы тебе пришлось жить с ней изо дня в день здесь, в долине, я уверена, что вам было бы нелегко.

А теперь появилась Анн, и ты влюбился в нее так же мгновенно, как в свое время в меня. Ты испытал неудержимый прилив восторга и душевный подъем, как бывает, когда увидишь нечто новое и восхитительное. Но я готова спорить: ей не удалось поколебать твою убежденность в том, что в личности Ричарда Блэка остались нетронутые глубины, в которые не дано проникнуть ни женщине, ни Богу.

Интересно, знает ли об этом Анн? А если знает, то волнует ли это ее? Меня — да, меня волнует. Настолько сильно, что я почти — подчеркиваю: почти — готова делить тебя с ней.

Однако у меня есть гордость, да и потом я знаю, что если соглашусь на жизнь втроем, ты начнешь презирать меня, и тогда я уж точно тебя потеряю.

Ох, Дик, Дик, если б ты только не был так дьявольски горд и если бы ты любил меня так, как я люблю тебя! Но ты никогда меня так не полюбишь, потому что не можешь. Я вот жалею себя, а между тем мне бы надо оплакивать тебя, ибо ты живешь в аду. Ты хоть понимаешь это? Борбич говорит, ад — не что иное, как страдание о том, что нельзя уже больше любить. А ты не можешь любить — ты действительно не в состоянии любить по-настоящему.

И все же, помоги мне, Господи, я люблю тебя больше всего на свете, хотя и знаю тебя лучше, чем все остальные, включая и твою утерянную возлюбленную Изабель.

Филлис тихо разрыдалась. Блэк встал с кровати и вышел за дверь. Над долиной беззвучно взрывались звезды — красные, зеленые, белые, фиолетовые. Большая луна, незапятнанная темными «морями», гладкая и серебристая, прошла уже четверть пути по небосклону, и Река сверкала в ее лучах.

Стикс, подумал он.

Какие бы научные теории ни выдвигали Филлис с Чарбрассом, здесь все-таки ад.

Точно так же, как и на Земле.