Полутораглазый стрелец - Лифшиц Бенедикт - Страница 58

Чтобы могли мы, презрев справки в твоей подорожной,

Сердце тебе распахнуть, словно ворота друзьям.

Правда, столетье назад, скорби возвышенной данник,

Скромно вошел ты в Тифлис в ранний предутренний час,

Соли картвельских стихов ты не отведал, изгнанник:

Сумрак скрывал от тебя путь на грузинский Парнас.

Что же, хоть ныне, когда, выдержав бури и шквалы,

Гордо сияет Парнас, а императорский род

Насмерть лемносским сражен лезвием и небывалый

В братстве народы нашли счастья расцвет и оплот, —

299

Ныне хотя бы испей влаги стиха чудотворной,

Чтоб на твой зов Мерани с тигром являлся покорно;

Болдинских сосен хвою, граба играя вершиной,

Ветер обнимет в горах, словно невесту жених,

Двух наших стран небеса вспыхнут зарею единой

И переплавятся два имени в целостный стих.

300

ГЕОРГИЙ ЛЕОНИДЗЕ

299. МОРСКАЯ НОЧЬ

Нескончаемые вздохи,

Липой шелестит луна.

Удальцом в обновке-чохе

Всплыл рассвет с ночного дна.

Кто, луны средь небосклона

Став портным, скроил ее?

Кто, как мяч неугомонный,

Сердце выхватил мое?

Ты меня качала, Иора,

Брызгами кропя елея,

Выменем стиха вскормив,

И чудесней нет узора,

Чем процеженный твоею

Сетью берегов извив.

В буйном тонут винограде

Бубны и столы со мцвади,

Ты своих форелей в ситцы

Не напрасно облекла,

Не напрасно тащат птицы

Клювом утро из дупла:

Мельницу ли на канаве,

Мощь ли глыб или древний храм —

Все, что ты дала мне въяве,

Я в стихах тебе отдам.

Не во мне ли беспрестанно

Сон кипит твоих запруд?

Покупателем я стану,

Если Иору продадут.

Нескончаемые вздохи,

Липой шелестит луна,

Удальцом в обновке-чохе

Всплыл рассвет с ночного дна.

301

Спотыкнулся о Гомбори

Месяц, молоко разлив…

С ивами пою на Иоре,

Сам одна из этих ив.

300—302. ТИФЛИССКИЕ РАССВЕТЫ

1

Здесь каждый — сазандари, каждый

Влачит здесь родословной груз.

Надрезан, сердцевиной влажной

Сверкает вкрадчиво арбуз.

Как жар, горят ковры балконов,

Но фрукты блещут горячей,

И реет в мареве вдоль склонов

Фазан, сварившийся в ключе.

Сады исходят песнью зыбкой,

Гробницами гудит земля,

Окрест мтацминдскою улыбкой

Цветут сожженные поля.

Без счета золото рассеяв,

Кура теснин взрывает мглу,

И город высится халдеев,

Взваливши на спину скалу.

2

Когда рассвет, рассеяв мрак,

Освободил от тьмы Метехи,

В Куре означился рыбак

И в небе день расставил вехи.

Еще виднелся серп луны

И звездный след. О Кашуэти,

Разбившись насмерть на рассвете,

Звук тари плакал у стены.

302

Но спала роза Цинандали,

Спал Григол. Песня без конца

Лилась, хоть песне не внимали

Родные в прошлом ей сердца.

Ее не слышал ни Кабахи,

Ни Мтквари, ни балкон с резьбой:

Она с плотов метнулась в страхе

Обратно, к сени гробовой.

Но песнь любви лишь остов звука

Теперь была, была скелет,

И только у тариста мукой

Сжималось сердце ей в ответ.

Все хлопавшие ей ладони

Истлели. Лишь дрозды теперь

Внимали ей, и на балконе

Нигде не распахнулась дверь.

3

Я посмотрел на город мой:

Он, как поднос с алибухари,

Горел на солнечном пожаре

Золото-желтой бахромой.

Уже утратив власть над миром,

Тьма прыгнула тигрицей вниз,

В ущелье, и лоснился жиром,

Сверкал на солнце весь Тифлис.

Он с новыми сроднился днями

И новым светом всех дождил,

Ушедший в глубь земли корнями,

Эдемоглазый старожил.

Ровесников не помнил он,

Ни Ниневии, ни Багдада,

Ни угоняемых, как стадо,

Во вражий край плененных жен.

303

Давно забыл он о Тимуре,

Поработителе земли…

Текла звончее чианури

Кура, за ней поля цвели…

И в город, в прошлом заклейменный

Печатью бедствий без числа,

По ветру красные знамена

Развеяв, армия вошла.

Тысячеустая, взмывая

До туч, стремилась песня ввысь:

То пели дети Первомая,

И песней полон был Тифлис.

Пестрели улицы цветами,

Алели розы здесь и там.

Кидались, быстрые, как пламя,

Рабочие к своим станкам.

Тифлис как ястреб был бессонный,

Чье сердце высекли в скале;

Людской поток, распределенный

На труд, гудел, как рой в дупле.

От молота, кирки, багра

Летели искры. Выжимали

Рубаху, потную с утра,

Орлы, вперяя взоры в дали.

Вставал их голос на дыбы,

Из глотки вырвавшись орлиной,

И силой спаянной, единой

На склонах сотрясал дубы.

Мою страну раскаты грома

На новый путь перевели,

И, как развалины Содома,

Лежало прошлое в пыли.

Внизу старинных плит увечья

Топтали человеко-львы,

До Мцхета простирал, чрез рвы,

Тифлис свое широкоплечье.

304

303. ЧЕРНЫЙ ДУБ НА БЕРЕГУ ЧЕРНОГО МОРЯ

Одиноко шелестит он,

Черный дуб над Черным морем,

Громом столько раз испытан,

Сколько есть у дуба трещин.

С щебетом морские птицы

День и ночь над ним кружатся,

В клювах принося частицы

Пойманных на небе радуг.

Клювами по поднебесью

Шаря, доставляют росы,

Столько раз залившись песней,

Сколько есть у дуба трещин.

Одиноко шелестит он,

Черный дуб над Черным морем,

Влагой волн насквозь пропитан,

Им разбитых голой грудью.

Дуб как тигр стоит, грознее

Тигра, — только новый корень

Выпускает, свирепея,

После каждой схватки с морем.

305

КАРЛО КАЛАДЗЕ

304. В ГОРАХ, ПОКИНУТЫХ МОРЕМ

Схлынули воды давно. На пустынных

Скалах ущелий их след узнаю.

Черное море, в глубоких притинах

Памяти поступь я слышу твою.

Реки несутся по долам, сквозь горы,

Словно желают былое настичь.

Им, как соратникам, полный задора,

Победоносный кидаю я клич.

Знаю: клокочет уже в многоустом

Говоре воля мятежная их —

И по проложенным заново руслам

Реки и люди прорвутся, как стих.

305. ВОЗВРАЩЕНИЕ С ГОР НОЧЬЮ

Солнце зашло. Не сидят, балагуря

Праздно, мужчины в тени алычи.

Пусть оно прячется в скалы, чтоб турий

Рог не настиг его фары-лучи.

Залита лунным серебряным светом

Южная только вершина. Она

Там, за Чорохом, в твердь минаретом

Волею рока давно вкреплена.