Полутораглазый стрелец - Лифшиц Бенедикт - Страница 35

В часы безветрия, над берегом морским —

Над черной бездною — по насыпи огромной

Шагал, мечтая, он в плену пучины темной.

Печальный кинув взор на волны, небосклон,

Воспоминаньями былого ослеплен,

Он мыслью уходил ко дням своей свободы.

Триумф! Небытие! Спокойствие природы!

Орлы летели вдаль, над ним уж не паря.

Цари — тюремщики во образе царя —

Его замкнули в круг, навек нерасторжимый.

164

Он умирал, и смерть, приявши облик зримый,

Восстав пред ним в ночи, росла, к себе маня,

Как утро хладное таинственного дня.

Его душа рвалась отсель в предсмертной дрожи.

Однажды, положив оружие на ложе,

Промолвил он: «Теперь конец!» — и рядом с ним

Улегся под плащом Маренго боевым.

Его сражения при Тибре и при Ниле,

Дунайские — пред ним чредою проходили.

«Я победил, — он рек, — орлы летят ко мне!»

Вдруг, взором гаснувшим скользнувши по стене,

Он взор мучителя заметил ядовитый:

Сэр Гудсон Ло стоял за дверью приоткрытой.

Тогда, пигмеями поверженный колосс,

Воскликнул он: «Ужель не все я перенес?

Господь, когда ж конец? Жестокой кары бремя

Сними с меня!» Но глас изрек: «Еще не время!»

5

Приходит смерть, проходит злоба.

Таких не знали мы светил.

Спокойно он внимал из гроба

Тому, как мир о нем судил.

Мир говорил: «Была готова

Победа до любой черты

Идти за ним. Вождя такого,

История, не знала ты !

Почиет в славе, под травою,

Свершитель дерзостных чудес,

Уже при жизни взявший с бою

Ступени первые небес!

Он высылал, в пылу жестоком

Беря Мадрид, беря Москву,

Свои мечты бороться с роком

И воплощал их наяву.

Влюбленный в бранную тревогу,

Сей венценосный рефаим

Навязывал свой замысл богу,

Но бог не соглашался с ним.

165

Он шел вперед необоримо

И, облечен в свою зарю,

Окинув оком стены Рима,

Он мыслил: «Я теперь царю!»

Да, он хотел своею волей,

Священник, царь, маяк, вулкан,

Создать из Лувра Капитолий

И из Сен-Клу свой Ватикан.

Сей Цезарь так бы рек Помпею:

– Будь мне помощник, и гордись! —

И целый мир следил за нею,

За шпагою, пронзавшей высь.

Он шел, куда его надменно

Мечты безумные влекли,

И ждал, что перед ним колена

Склонят народы всей земли.

Мечтал свести зенит с надиром,

Все на земле преобразить,

Распространить Париж над миром,

Весь мир в Париже заключить.

Подобно Киру в Вавилоне,

Желал он под своей рукой

Все власти слить в едином троне,

В один народ — весь род людской.

И, идя к цели неуклонно,

Достичь такого торжества,

Чтоб имени Наполеона

Завидовал Иегова».

163. НАРОДУ

Тебе подобен он: ужасен и спокоен,

С тобою он один соперничать достоин.

Он — весь движение, он мощен и широк.

Его смиряет луч и будит ветерок.

Порой — гармония, он — хриплый крик порою.

166

В нем спят чудовища под синей глубиною,

В нем набухает смерч, в нем бездн безвестный ад,

Откуда смельчаки уж не придут назад.

Колоссы прядают в его простор свирепый:

Как ты — тиран, корабль он превращает в щепы.

Как разум над тобой, маяк над ним горит.

Кто знает, почему он нежит, он громит?

Волна, где, чудится, гремят о латы латы,

Бросает в недра тьмы ужасные раскаты.

Сей вал тебе сродни, людской водоворот:

Сегодня заревев, он завтра всех пожрет.

Как меч, его волна остра. Прекрасной дщери,

Он вечный гимн поет рожденной им Венере.

В свой непомерный круг он властно заключил,

Подобно зеркалу, весь хоровод светил.

В нем — сила грубая, и прелесть в нем живая.

Он с корнем рвет скалу, былинку сберегая.

К вершинам снежных гор он мечет пену вод,

Но только он, как ты, не замедляет ход,

И, на пустынный брег ступивши молчаливо,

Мы взор вперяем вдаль и верим в час прилива.

164. СОПОСТАВЛЕНИЕ

– Признайтесь, мертвецы! Кто ваши палачи?

Кто в груди вам вонзил безжалостно мечи?

Ответь сначала ты, встающая из тени.

Кто ты? — Религия. — Кто твой палач? — Священник.

– А ваши имена? — Рассудок. Честность. Стыд.

– Кто ж вас на смерть сразил? — Всех церковь. — Ну, а ты?

– Я совесть общества. — Скажи, кем ты убита?

– Присягою. — А ты, что кровью вся залита?

– Я справедливость. — Кто ж был палачом твоим?

– Судья. — А ты, гигант, простертый недвижим

В грязи, пятнающей твой ореол геройский?

– Зовусь я Аустерлиц. — Кто твой убийца? — Войско.

167

165. ФОРТЫ

Они — парижских врат сторожевые псы,

Затем что мы — внутри осадной полосы,

Затем что там — орда, чьи подлые отряды

Уж добираются до городской ограды,

Все двадцать девять псов, усевшись на холмы,

Тревожно и грозя глядятся в дебри тьмы

И, подавая знак друг другу в час укромный,

Поводят бронзой шей вокруг стены огромной.

Они не знают сна, когда все спит кругом,

И, легкими хрипя, выкашливают гром;

Внезапным пламенем звездообразных вспышек

Порою молния летит в долины с вышек,

Густые сумерки во всем таят обман:

В молчаньи — западню, в покое — ратный стан.

Но тщетно вьется враг и ставит сеть ловушек:

Не подпуская к нам его ужасных пушек,

Они глядят вокруг, ощупывая мрак.

Париж — тюрьма, Париж — могила и бивак,

От мира целого стоит отъединенный

И держит караул, но, наконец, бессонный,

Сдается сну — и тишь объемлет все и всех.

Мужчины, женщины и дети, плач и смех,

Шаги, повозки, шум на улицах, на Сене,

Под тысячами крыш шептанья сновидений,

Слова надежды: «Верь!» — и голода: «Умри!» —

Все смолкло. Тишина. До утренней зари

Весь город погружен в ужасные миражи…

Забвенье, сон… Они одни стоят на страже.

Вдруг вскакивают все внезапно. Впопыхах

Склоняют слух к земле… — там, далеко, впотьмах

Не клокотание ль глубокое вулканов?

Весь город слушает, и, ото сна воспрянув,

Поля пробуждены; и вот на первый рев

Ответствует второй, глух, страшен и суров,

Как бы взрываются и рушатся утесы,

И эхо множит гром и грохот стоголосый.

Они, они! В густом тумане под горой

Они заметили лафетов вражьих строй,

Орудия они открыли очерк резкий,

168

И там, где вспугнута сова на перелеске,