Полутораглазый стрелец - Лифшиц Бенедикт - Страница 18

Средь полнощеких и кургузых

Эротов и спокойных муз —

В нерасторжимых ропщет узах

Душа, не волящая уз.

Как будто днесь не стала ясной

И меньших помыслов тщета,

И вызов кинут не напрасно

Устами каждого щита!

1915

61. ДОЖДЬ В ЛЕТНЕМ САДУ

О, как немного надо влаги,

Одной лишь речи дождевой,

Чтоб мечущийся в саркофаге

Опять услышать голос твой!

Мы легковерно ищем мира,

Низвергнув царствие твое,

И в связке ликторской секира

Утоплена по острие.

Но плеск — и ты в гранитном склепе

Шевелишься, и снова нов

Твой плен, и сестры всё свирепей

Вопят с Персеевых щитов:

73

Ничто, ничто внутрирубежный,

Двухвековой — ничто — союз!

И полон сад левобережный

Мятежным временем медуз.

1915

62. РЕШЕТКА КАЗАНСКОГО СОБОРА

Уйдя от ясных аллегорий

И недомолвок чугуна,

На хитром виноградосборе

Ты осторожна и скромна.

В зародыше зажатый туго,

Смиренен змий, и замысл прост:

По равным радиусам круга

Внизу сбирать за гроздом грозд;

При каждом веточном уклоне

Лукавый сдавливать росток,

Да всходит на змеином лоне

Цветка внезапный завиток.

А к вечеру — призыв небесный,

И циркуля последний взмах,

И ты на молнии отвесной

Недавний покидаешь прах,

Где суемудрого барокко

Увертливый не встанет змий,

Когда промчишься ты высоко

Над фугой бешеных острий.

11 января 1915

63. НЕВА

I

Вольнолюбивая, доныне

Ты исповедуешь одну

И ту же истину, рабыней

В двухвековом не став плену.

74

Пусть нерушимые граниты

Твои сковали берега,

Но кони яростные взвиты

Туда, где полночь и пурга.

Пусть не забывший о героях

И всех коней наперечет

Запомнивший ответит, что их

В стремнину темную влечет?

Иль эти мчащиеся, всуе

Несбыточным соблазнены,

Умрут, как Петр, от поцелуя

Твоей предательской волны?

1916

64. НЕВА

II

О, как не внять зловествованию

Невы, когда, преодолев

Себя и гневы младших Нев,

Истощена вседневной данью,

Она, природе вопреки,

Во тьме свершая путь попятный,

Неистовство глухой тоски

Влагает в плеск лицеприятный —

И словооборот Невы

Едва скрывает воплощенье

Ее последнего реченья

В речной глагол Иеговы.

1916

65. МАРСОВО ПОЛЕ

Не прозорливец окаймил

Канавами и пыльной грустью

Твое, река народных сил,

Уже торжественное устье.

75

Воздеты кони на дыбы,

И знают стройные дружины,

Что равен голосу судьбы

Единый выкрик петушиный.

О, только поворот и зов —

И лягут лат и шлемов блески

На чашу мировых весов,

Как золотые разновески!

Но между каменных громад

И садом мраморных изгнанниц

Суровый плац — презренный клад,

А князь Суворов — чужестранец.

1914

66. АЛЕКСАНДРИНСКИЙ ТЕАТР

Когда минуешь летаргию

Благонамеренной стены,

Где латник угнетает выю

Ничтожествующей страны,

И северная Клеопатра

Уже на Невском, — как светло

Александринского театра

Тебе откроется чело!

Но у подъезда глянет хмуро,

Настороженна и глуха,

Сырая площадь, как цезура

Александрийского стиха.

Быть может, память о набеге

Вчерашней творческой волны

Почиет в ревностном ковчеге

Себялюбивой тишины,

И в черном сердце — вдохновенье,

И рост мятущейся реки,

И страшное прикосновенье

Прозрачной музиной руки, —

76

На тысячеголосом стогне

Камнеподобная мечта,

И ни одно звено не дрогнет

По-римски строгого хребта.

1 января 1915

67. НАБЕРЕЖНАЯ

Кто здесь плотник, Петр или Иосиф,

Поздно было спрашивать, когда,

Якоря у набережной бросив,

Стали истомленные суда.

Как твоим, петровский сорожденец,

Куполам не надо звонаря,

Так полуулыбкой — невских пленниц

Держит двуединая заря.

Кораблестроитель черноокий —

Крепче клятв завязаны узлы! —

Знал: река не перестанет в доки

Подплывать тюленями смолы,

Но всегда отыщет меж судами

Знак медузы утлый рыболов:

В розовато-черном Саардаме

Золотые гроздья куполов.

1915

68. НОВАЯ ГОЛЛАНДИЯ

И молнии Петровой дрожи,

И тросы напряженных рук,

И в остро пахнущей рогоже

О землю шлепнувшийся тюк —

Заморские почуяв грузы

И тропиками охмелев,

Как раскрывался у медузы

Новоголландской арки зев!

77

Но слишком беглы очерк суден

И чужеземных флагов шелк:

Пред всей страною безрассуден

Петром оставленный ей долг.

Окно в Европу! Проработав

Свой скудный век, ты заперто,

И въезд торжественный Ламотов —

Провал, ведущий нас в ничто!

Кому ж грозить возмездьем скорым

И отверзать кому врата,

Коль торг идет родным простором

И светлым именем Христа?

«1917—1918·

69. ВТОРОНАСЕЛЬНИКИ

Гляди в упор, куда велят

Шпили, и купола, и стрелы;

Вверху не призрак оробелый,

Но дух чудовищный заклят!

Суоми омертвелый стяг

Не он ли вздул враждой старинной

И злобный облак над низиной

Так вызывающе напряг?

А ты — орлиную ли власть

Приносишь нам в гнездо Петрово,

Чтоб неотступно и сурово

Могли мы каждый камень класть?

И, медным преданы следам,

Насельники болотной гнили.

Мы, как в чистилище, вступили

В сей заповедный Саардам.

«1917—1918·

78

70

Где замысел водный Леблонов

Доныне и жив, и не жив,

Я знаю, ни камня не тронув,

Пройдете вы вдоль перспектив.

И не принесет нам обузы

Ваш ясный и тихий приход,

И сверстницы северной музы

Для вас поведут хоровод.

Все те же — слова о величьи,

И первоначальный размах

Речного овала, и птичьи

Распятья на спящих домах.

Лишь там неизбывные узы

Незримо на воды легли,

Да смертные вопли медузы

Взывают из мутной дали.

Любимая, до рукояти

Мечи увязают в груди,

Но нет милосердней заклятий,

Чем это — в туман — пропади!..

«1917-1918·

71. УЗОР ЧУГУННЫЙ

Пусть бодрствует, суров и грузен,

Правительствующий Сенат,

И на далекий плеск медузин

Взлетает конь, без крыл крылат —

В кругу смыкающихся копий,

Острий мятежных чугуна,

Уж проступают злобой топи

Отравленные письмена…

Но горе! Сдавленный оградой