Жестокая схватка - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 2

Гриня угрюмо посмотрел ему в лицо.

– Мы не первый раз работаем вместе и прекрасно друг друга знаем. Знаем или нет?

– Ну знаем, – пробурчал Гриня.

– Хоть раз у нас что-то срывалось? Давай скажи.

– Нет, не срывалось.

– Так какого хрена вы каждый раз начинаете грызться?! – неожиданно заорал водитель. – Вы что, другого места найти не можете?! Нам начинать через полчаса, и мне надо, чтобы каждый из нас в это время был спокоен! Понятно?

– Понятно, – так же мрачно ответил Гриня.

– А тебе, Еж, понятно?

В ответ Еж молча кивнул.

Водитель по кличке Гроб был на удивление спокойным человеком. Считалось, что свое «погоняло» он получил именно за поистине кладбищенское спокойствие. Но когда его выводили из себя, Гроб становился по-настоящему опасен. Поговаривали, что он отправил на тот свет не один десяток людей, не сумевших вовремя прислушаться к его совету и заткнуться.

«А ведь не исключено, – подумал Еж, – что Гробом его прозвали именно за это».

– Может быть, ты хочешь сказать, что я говорю не по делу? – так же агрессивно продолжал Гроб. – Скажите, если не так!

Пассажиры на заднем сиденье молчали.

– Вот и хорошо. – Водитель снова заговорил спокойным тоном. – Вот и хорошо.

Он посмотрел на часы:

– Через двадцать пять минут они должны появиться. Все помнят, что кому делать?

Гриня и Еж молча кивнули.

– Значит, говорю, все у нас получится. – Водитель снова повернулся лицом к лобовому стеклу. – А насчет Короля вы в следующий раз лишнего не болтайте. Привыкли ко мне, вот и забываетесь. А язык вещь мягкая. Его подрезать ничего не стоит. Сболтнете по пьяни и не в той компании, потом сами Королю будете объяснять, что вы не то имели в виду. Я за вас заступаться не стану.

Против его логики никто ничего возразить не мог. Гроб, как всегда, был прав.

Именно поэтому он и был главным в этой троице и имел последнее слово. Не просто номинально главным, а по-настоящему. Его уважали. Несмотря на то что он был близок к самому Королю, Гроб никогда никого не сдавал. Разумеется, если на то не было веских причин – предательство или проявленная на операции трусость. Да и то в таких случаях он предпочитал разбираться самостоятельно.

Тем временем к служебному входу «Детского мира» подъехала инкассаторская машина.

Все трое мгновенно подобрались и жадно стали наблюдать за тем, как инкассатор идет по направлению к служебному входу, как он скрывается внутри.

– Да он же полный лох, – прошептал Гриня.

– Разумеется, лох, – таким же шепотом ответил Гроб. – Как и в прошлый раз.

– И снова один.

– Разумеется, один, – подтвердил Гроб. – Если не считать водителя и местную охрану. Король просто так людьми швыряться не станет.

– Делов-то! – Гриня презрительно сплюнул на пол.

– Не расслабляться! – приказал Гроб. – Хотя в одном, Гриня, ты прав: у Короля все схвачено.

Заместитель председателя комитета Госдумы по безопасности генерал-лейтенант в отставке Ростислав Тимофеевич Афалин вышел из здания президентской администрации, матерясь на чем свет стоит.

Ростислав Тимофеевич был человеком, не привыкшим скрывать свои эмоции, и к тому же в совершенстве владел матерной лексикой.

– Вот уроды! – негодовал он вслух. – Нет, ну не уроды ли?

Он остановился и посмотрел на дежурившего возле входа офицера.

– Не уроды? – обратился он к нему.

Офицер, уже знавший Афалина, не удивился и отдал честь.

– А, ну вас всех! – махнул рукой Ростислав Тимофеевич.

Дойдя до собственной машины, он открыл переднюю дверь и уселся рядом с шофером. В отличие от многих своих коллег по Государственной думе, предпочитавших пользоваться задним сиденьем казенного автомобиля, Афалин всегда ездил только на переднем.

– Не, Михалыч, – обратился он к шоферу. – Это черт знает что!

Шофер Михалыч, возивший Афалина вот уже без малого пятнадцать лет, шмыгнул носом.

– Опять не слушают? – поинтересовался он, проявляя хорошее знание в вопросах национальной обороны.

– Нет! – лаконично ответил Афалин.

– О чем только думают? – пожал плечами Михалыч. – Зато взрывы через день.

– Вся оборонка сыплется, – продолжал возмущаться Афалин. – Армия скоро из одних офицеров состоять будет. Да и те уходят, потому что им денег не платят. – Он обернулся к Михалычу. – Я им там говорю: нажимайте на правительство, сукины дети! Мало вам того, что на нас и так уже плюют все, кому не лень. А они мне знаешь что отвечают?

– Что отвечают? – из вежливости поинтересовался Михалыч.

– А они мне отвечают: мы, мол, и так выделяем достаточные средства. Надо научиться ими пользоваться. Вот вы и учите! А нам, говорят, на пенсионеров не хватает. Лучше мы пенсионерам отдадим. Представляешь, пенсионерам!

– Много же они им отдают, – усмехнулся Михалыч.

– Вот и я им то же самое сказал. Говорю: если вы все деньги пенсионерам отдаете, то какого же, спрашивается, черта эти пенсионеры на улицы выходят и говорят, что правительство их грабит? А они мне отвечают: не все сразу, мы работаем.

– А вы?

– А я им говорю: за такую работу вас при Сталине бы к стенке поставили!

– А они?

– А они – что при Сталине за такие речи я известно где бы уже был.

– А вы?

Генерал-лейтенант в отставке усмехнулся:

– Я-то? Я им как звезданул со всего маха кулаком по столу, стаканы подлетели, хлопнул дверью и ушел.

– Дела, – протянул Михалыч, понимая, что гневная тирада на данный момент окончена. – Чего теперь будет-то?

– Да ничего не будет, – махнул рукой Афалин. – Чего у них может быть? Зря я дернулся в эту чертову политику. Думал, авторитетный человек в армии, станут прислушиваться. А ни хрена подобного. Одно сплошное болото. И ведь что обидно: в армии-то об этом не знают. Видят меня по телевизору и думают – продался Афалин за депутатскую зарплату. А что, нужна мне она, эта зарплата? Я с юности в армии. До генерала без всяких протекций дослужился. Хоть завтра могу на походную койку и консервы.

Афалин замолчал.

Молчание в машине длилось долго, пока наконец Михалыч не завел мотор. Поехали вниз, вдоль бульвара, чтобы обогнуть его и затем подняться к Лубянской площади.

– Куда сейчас, Ростислав Тимофеевич, обратно в Думу?

Афалин мрачно посмотрел на водителя:

– Знаешь чего, Михалыч, езжай-ка ты один. А я, пожалуй, пешочком пройдусь. А то и так сижу целыми днями. Только геморрой заработаешь. К тому же все равно здесь везде пробки. А я тут, у Политехнического, выйду – проветриться надо.

И когда они подъехали к музею и остановились, генерал-лейтенант открыл дверь и вылез из машины.

– Ну давай, Михалыч. Желаю тебе не застрять надолго.

– А вам счастливо добраться, Ростислав Тимофеевич.

Не оглядываясь, Афалин направился в сторону «Детского мира».

Увидев пустой постамент, на котором некогда стоял памятник Дзержинскому, Афалин вспомнил известные кадры, многократно транслировавшиеся по телевидению, – возбужденная толпа людей, накинув веревочные петли на голову памятника, сдергивает его автокраном с пьедестала. И это воспоминание его всегда коробило.

Ростислав Тимофеевич считал себя «государственником». Он был уверен, что стране нужна сильная армия, уважение к ней, к собственной истории, какой бы она ни была. А уничтожение памятников кому бы то ни было – плевок на самих себя, на свое государство. И оплотом этого государства во все времена является армия. Развал армии означает развал государства. А если быть точнее – его смерть.

С тех пор как он подал в отставку, Афалин каждый день мучительно ощущал, насколько ему не хватает армии. Гражданское общество так и не сделалось для него своим. Лучше всего генерал себя чувствовал, когда приезжал в какую-нибудь действующую часть. И не в качестве заместителя председателя комитета Госдумы по безопасности, а как частное лицо, по приглашению кого-нибудь из старых друзей...

Проходя мимо «Детского мира», Афалин отстраненным зрением заметил инкассаторскую машину, стоящую возле бокового входа. За рулем никого не было.