Принц и Нищин - Жмуриков Кондратий - Страница 31

– А ты кто такой?

– Да ты че, в натуре, память отшибло?

– А, ну да, вспомнил! Ты тот тип, к которому меня приволокли на хату, а потом… м-м-м… а потом…

– А потом нас с тобой вырубили и притащили в эту вонючую конуру, – закончил Алик. – И хрен его разберет, чем все это кончится.

– А кончится это, скорее всего, куда как плохо, – с неожиданным спокойствием проговорил Аскольд. – Устроят нам тут suicidal sacrifice… Тебя как зовут-то хоть?

– Александр. Алик Мыскин.

– Не слыхал такого.

– Да уж конечно не Филипп Киркоров! – съязвил Мыскин.

– Да уж конечно.

– Зато ты, верно, слыхал о моем друге Воронцове Сереге. Он еще должен был тебя дублировать. Уж не знаю, чем это все кончилось. Вы с ним в клубе каком-то нажрались.

– Что-то плохо помню, – буркнул тот. – Воронцов… граф, что ли? (По всей видимости, пристрастие к сословной знати никак не желало отпускать Андрюшу-принца.) Ну, может быть, и нажрались. Мало ли с кем я не откидывался по полной? И кто это меня так уделал? Расписали, как говорится, по полной: рука эта перевязанная, да еще башка бритая, не говоря уж об этой фэйсне дестройной… – Вероятно, Аскольд имел в виду свое разбитое лицо. – Значит, все-таки добрались они до меня, не помогли и дядины выдрючки… служба безопасности, понты… э-эх!

Он окинул взглядом комнату, словно впервые обратив внимание на то, в каких возмутительных антисанитарных условиях находится, а потом выпятил сковородником разбитую губу и выговорил:

– А это еще что за хоромы?

– Откуда мне знать? Ты лучше скажи, как ты очутился в моей квартире? Может, тебя перепутали с Серегой?

– Ну да, а для пущего сходства обрили, разбили чавку, то бишь грызло, и тэ дэ, и тэ пэ? Нет, мы крепко влипли… особенно ты. Я не понимаю, как ты все еще жив, если они держат тебя здесь.

– Простите… а за что меня, собственно, убивать? – медленно выговорил Мыскин. – Я вообще тут, как говорится, не пришей к кобыле хвост… мирный обыватель, измученный нарзаном…

– А за компанию. Как говорится, за компанию и жид удавился. Это прямо про моего дядю… он там за какую-то компанию «Сургуттранснефть» чуть не удавился, когда ее у него из-под носа увели…

В этот момент дверь снова отворилась, и вошел уже известный широкой общественности синемор, а за ним показалась высокая стройная фигура человека в стильных узких джинсах, заляпанных грязью и кровью, в зеленых травяных пятнах, и легкой светлой ветровке, на ее легкой ткани расплылось большое кровавое пятно.

Лицо человека, довольно правильное и красивое, хотя и пепельно-бледное, вероятно, от кровопотери, ничуть не портили – как то ни странно – расписавшие его многочисленные синяки и кровоподтеки, а косой шрам, наискосок пробороздивший высокий лоб, даже придавал ему какой-то, так притягательный для женщин, опасный, зловещий шарм.

– Привет, Андрюха! – сказал он Аскольду и присел на краешек дивана. – Весело прошел твой концертик в «Белой ночи», ничего не скажешь. Ну что, чем порадуешь? Как здоровьице, ась?

Тот изумленно засопел, глядя на выросшего за спиной визитера рослого мрачного парня в черных брюках и мягкой темной рубашке с галстуком, – и наконец выдавил:

– Гриль… ты?!

– А если и я, – отозвался тот, брезгливо присаживаясь на грязный табурет с отваливающейся краской. – Да-а-а, Андрюха, хорошо пошумели в «Белой ночи». Три трупа, полтора десятка раненых… жуть!!

– Что-о? – заорал свежеобритый «суперстар», привставая с дивана и вытягивая по направлению к Грилю цепенеющую шею с напружиненными веревками жил. – Какие три трупа?

– А беспорядки там были. Постреляли. Ухлопали одного посетителя, второго люстрой задавило, и еще танцора из нашего шоу-балета, Лио… замочили.

– Лио-о-о?! Замочили?! Да ты что же такое мелешь, сука? Как его…

– Ногами, – устало перебил Гриль, а потом вдруг покачнулся на табурете и едва не упал. Его лицо, и без того смертельно бледное, стало просто-таки пепельно-серым. Он снова покачнулся на краю табурета и приложил руку ко лбу, а потом уронил неопределенный мутный взгляд на продолжавший кровоточить бок.

– Хреново мне что-то… – пробормотал он. – Кажется, в самом деле довольно прилично зацепили. Василь!

– Чего? – отозвался здоровяк в черных брюках и мягкой темной рубашке с галстуком.

– Ведь это не из наших Лио-то… срубили, да? Что же это такое… тот, который его убил, испугался, что Роман Арсеньевич… т. е. он не знал, что Роман Арсеньевич и без того в курсе… что мы…

– Чев-во? – заорал с дивана Аскольд. – Ты что несешь, скотина? Кто в курсе?! Роман? Дядя?

– Э, Гриль, – почти испуганно проронил Василий, – в натуре тебя здорово зацепили… в больницу тебе надо, брат… в больницу. Бредишь ты что-то.

– Сразу в морг ему надо!! – заорал Аскольд. – После этих художеств ему и до Первого Мая не дотянуть. Май течет реко-о-ой нарядной… по широкой ма-а-астовой… льется песней неоглядно-о-ой… над кры-ыссавицей Ма-а-асквой! – дурным голосом завыл он, а потом истерически захохотал. Хохот оборвался жутким бульканьем, а сразу после него Аскольд подпрыгнул на диване и заорал:

– Отдай колбасу, дурррак, я все прощу!

– Какую к-колбасу? – поднял на него взгляд Гриль, и с первого взгляда стало видно, как ему худо.

– Какую? Краковскую! Докторскую! Ливерную! Салями! На фига мне твоя колбаса?! «Кокса» мне принеси, ассел… таращит меня, не понимаешь, что ли?!

– Ничего тебе… не будет. Полежишь тут… покамест. Пока… пока, в общем. Бывай.

– Ах ты, сука! – завизжал Аскольд, по лбу и по лысому черепу которого текли целые ручьи пота, хотя в комнате жарко вовсе не было. – Падла! Сучара бацильная! Стафилокк! Ну Гриль! Мишка… дай кокса! Мишка-а-а!! Дай, сука!! Уебок! Вырезка телячья! Жертва аборта орангутанга! Ну Мишка, дай… да-а-а-ай!!!

Мишка-Гриль, казалось бы, и не слышал этих воплей. Он встал с табурета с уже слипающимися от слабости глазами и подламывающимися коленями и забормотал:

– Он знает… и завтра ответит, что… Василь, подцепи его к батарее, чтобы ненароком… не свалил…

– Кто? – не понял Василий. – Они же оба связаны.

– А-а-а… да. Не убе… чтобы никто не убежал.

– На кухне еще Толян, – напомнил Василь. – Так что куда он денется? Да… Толян, где там этот урод?

– Который? – отозвались с кухни.

– Хозяин этой халупы!

– А он нажрался! Он же тоже на концерте был. Как таких дятлов вообще пропускают – непонятно! А, ну да, ты сам же ему флайер давал, Вася. Э-э-э… ты че?! – вдруг рванул голос Толяна. – Полегче, ты!..

Послышались дробные шаги, и в комнату, где на диване валялись Аскольд и Алик Мыскин, ввалился хозяин квартиры. И Алик выпучил глаза, узнав его. Человек был одет в модные джинсы и темно-синюю рубашку, на нем были хорошие туфли, но даже этот приличный прикид, несвойственный хозяину, не помешал Алику узнать его и понять, где же, собственно, они находятся.

Это был Гришка Нищин, отец Сережи Воронцова. А окна квартиры выходили на клуб «Белая ночь».