Принц и Нищин - Жмуриков Кондратий - Страница 26

Зал сотрясся от могучего вопля тысяч зрителей, на секунду перекрывшего даже фонограмму, но потом из громадных колонок громыхнуло так, что для Сергея на несколько секунд перестало существовать все, кроме этого душащего и раздирающего саунда.

И кто пишет такую диссонансную музыку, коварно ковырнулась мысль…

Когда Воронцов увидел это бушующее море поднятых рук, он отчетливо до жути почувствовал, что в каждой жилочке его тела трепещет и хочет вырваться трусливый вопль: все! это провал! карраул!! катастрррофа!! Он не только не чувствовал себя Аскольдом, Принцем, Андреем Вишневским – он даже не чувствовал себя Воронцовым.

Все мутно поднявшееся из глубин его существа вспуганное варево лучше всего укладывалось в форму, формулировку, фамилию, диагноз: Нищин.

Но с первыми же секундами действа паника неожиданно улеглась, и он, весьма впечатляюще выписав какой-то балетно-акробатический пируэт совершенно в духе подлинного Аскольда, бодро разинул рот под фонограмму.

И все прошло великолепно.

Концерт завершился. Сережа Воронцов стоял в гримерке и стирал пот со лба, когда к нему подошел Фирсов в сопровождении одной из танцовщиц шоу-балета.

– Недурно ты двигался, – одобрительно проговорил Фирсов. – Ребята из шоу-балета за тобой чуть ли не… почти не поспевают они за тобой, вот что. А ведь у них профессиональная подготовка. Ты это самое… не очень… а то, знаешь ли, еще в ночном клубе до утра отрабатывать. Хотя тебе… я думаю, сможешь.

Сережа поймал на себе пристальный взгляд миндалевидных темно-синих глаз стоявшей рядом с Фирсовым высокой девушки и отвернулся: нечего его так разглядывать. И подумал, что двигаться ему стоило хотя бы ради того, чтобы нельзя было поймать его в крестик прицела.

Сергей поднял глаза: девушка все еще смотрела на него, хотя Фирсов уже отошел. Потом она сняла парик, и длинные темные волосы упали на узкие плечи.

И Сережа узнал ее.

Это был Лена Солодова. Его школьная любовь. Та самая, в которую он был влюблен, та самая, с которой его так глупо, жестко и, быть может, непоправимо разметало.

– Ленка? – проговорил Сергей. – Ты?

– У тебя грим потек, – негромко сказала она. – И ты перестал играть Аскольда. Если бы ты продолжал играть его, мне бы тебя ни за что не узнать, потому что, как сказал сегодня Романов, ты прирожденный шут.

– Ленка, – тупо повторил Воронцов.

– Алик Иваныч сказал мне, что ты будешь на концертах. Но я не думала, что в таком качестве и что нам придется встретиться вот здесь, в гримерке.

– Значит, ты работаешь в шоу-балете Асколь… – В глазах Сергея Воронцова мелькнула лукавая искорка, и он исправился:

– Работаешь в моем шоу-балете?

– Работаю, да. И уже знаю, что ты снова живешь здесь. Ты давно вернулся из армии.

– Два с половиной месяца тому назад. Ты что, видела Мыскина?

– Я звонила ему. На квартиру твоего дедушки, кстати.

– Во сколько?

– Да где-то часов в двенадцать.

– Ну, и я примерно в то же самое время. Хотя нет… я попозже. Шляется где-то, осел непутевый, – с досадой сказал Сережа.

– Он мне сказал, что будет присутствовать в «Белой ночи», – тихо сказала Лена, не отрывая от Сережи Воронцова застывшего и, наверное, холодного взгляда. – А ты вот какой стал…

– Какой?

– В самом деле – шут.

– А раньше я шутом не был? Нет? Да и ты тоже… ты ведь, Леночка…

Глаза Лены недобро сверкнули, когда она ответила, резко перебивая Сережу:

– Я-то теперь изменилась. Вот… вышла замуж. Кстати, ты уже знаком с моим мужем. Он только что с тобой разговаривал.

Сережа почувствовал непроизвольную дрожь в спине, но сдержал себя.

– Фирсов, что ли? – прекрасно изображая индифферентность, переспросил он. – Великолепный муж. Поздравляю. А главное, видный мужчина. Я на его фоне просто шелупиздик какой-то. Юнец. Ну конечно… чего там – двадцать один год, без работы, только что из армии. Слон и Моська.

– Я, кажется, не обещала, что я дождусь тебя из армии, Сережа!

И, сказав это, Лена пошла к выходу из гримерки. Не глядя ей вслед, Сергей окликнул стилиста Элтона-Валеру, тот самый, который был Сухоруков – окликнул голосом Аскольда, с визгливыми Аскольдовскими интонациями и жеманным растягиванием гласных:

– Валера, не оправдывай своей фамилии… давай в темпе штукатурь меня своим чесоточным гримом…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ПРИРОЖДЕННЫЙ ШУТ: БЕНЕФИС И ВАКХАНАЛИЯ

Ночной клуб «Белая ночь» отличался тем, что – единственный в городе – имел вход по клубным картам. Никакие баксы не могли компенсировать квадратной хари, неаккуратно болтающейся у пояса «мобилы» и замашек, более характерных для кичи и оптового склада, чем для приличного заведения, куда приходили отдохнуть и культурно провести время состоятельные дамы и господа.

Никакие баксы не могли обеспечить входа, если в кармане не лежал заветный кусочек разноцветного пластика – клубная карта.

Но сегодня, в день концерта Аскольда, самый шикарный клуб города был открыт для всех желающих, кто заранее обеспокоился заплатить за билет от тридцати долларов и так до бесконечности, и обеспечить себе попадание на супершоу знаменитого богемного певца.

Разумеется, человеку с улицы такой билет достаться просто не мог бы, потому что число этих билетов было ограничено и преимущественно распределено среди членов клуба. Наиболее продвинутых, тех, кто мог позволить себе смотреть на разнузданное шоу, в котором, помимо скудно и эксцентрично обряженных танцовщиц, участвовали чуть ли не голые негры, карлики, трансвеститы и тому подобные маргиналы.

Потому как живущий по понятиям браток на такой «гниляк» не «подпишется». Хотя, как показали дальнейшие события, бабушку надвое…

Число охраны было удвоено против обычного, хотя и без того «Белая ночь» была наиболее хорошо охраняемым клубом к городе.

По требованию Романова и Фирсова, который приехали в клуб пораньше, охрану выставили даже на крышу ближайшего дома – массивной десятиэтажки в новорусском стиле, только недавно достроенной и еще не полностью заселенной. По настоянию Фирсова в одну из таких пустых квартир даже посадили стрелка со снайперской винтовкой, снабженной инфракрасным прицелом.

Аскольд, то есть Сережа Воронцов, приехал в клуб в полночь. В гриме, который ему мастерски наложил Валера Сухоруков, и в пестром «аскольдовском» прикиде он выглядел так, как будто только что сошел с плаката, которыми был увешан весь город: «Ледовый дворец „Триуфальный“ и ночной клуб „Белая ночь“. Супермегазвезда российской эстрады АСКОЛЬД!!».

Он приехал последним. Шоу-балет, стилисты, визажисты, гримеры, администраторы – все уже были здесь. Сережа вошел с заднего входа, сопровождаемый большой охраной, которая разгоняла настырных журналистов с микрофонами, камерами и фотообъективами не менее ретиво, чем ОМОН рассеивает участников несанкционированного митинга политических экстремалов.

«Рыцари пера» ругались, толкались, но упорно лезли под тычки Аскольдовской секьюрити. Из клуба выскочил Фирсов, подхватил Сергея под руку и повел внутрь, говоря на ходу:

– Чувствуется, будет жарко… братвы понаехало отмороженной… какие-то типы, которые с охраной на короткой ноге. Все тебя послушать. Типа модно, говорят. Они с такими харями и на Монтсеррат Кабалье пошли бы. А один другому говорит:

типа я недавно даже на какой-то «Наутилус Помпилус» ходил. Так и сказал: «Помпилус». А потом говорит: там еще слова такие отстойные, тухляк полный не в тему… че-то, типа, какой-то козел ловил пескарей, а второй какой-то там козел типа ходил по воде. Континге-е-ент! – протянул Алексей с откровенным скепсисом в голосе.

– А по барабану, Фирс! – подделав голос и интонации Аскольда настолько точно, что вздрогнул даже бывалый сотрудник секьюрити, ответил Сережа. – Думаешь, что среди них может находиться и ваш мифический киллер?

– А кто его знает, – отозвался Фирсов, косясь на здоровенного негра из шоу-балета, который, почесывая здоровенную мускулистую грудь, лопотал на непонятном тарабарском наречии с безобразным ушастым карликом в колпаке и сиреневой распашонке, из-под которой виднелись его кривые короткие ноги. – Н-да-а-а… ну и гомункулусов тут понатащили! А, кстати, – Фирсов многозначительно понизил голос, – о чем ты так долго беседовал с моей женой? Ты что, с ней знаком, что ли?