Френдзона - Лавринович Ася - Страница 37

Друг продолжал молча отхлебывать виски. Окно было распахнуто настежь. Доносился стрекот кузнечиков. Где-то вдалеке пищала сигнализация. Громко смеялась компания парней и девушек. Беззаботные.

– Мне ведь даже на свидание сходить некогда, – продолжила я, – Собаку – и то выгуливает соседская девчонка, я дала ей ключи от своей квартиры и в конце каждого месяца плачу небольшую сумму…

Услышав мой рассказ, в кухню, шаркая лапами, зашел мой верный пес.

– Хороший наш, – ласково произнес Друг и протянул руку. – Ну же, иди ко мне!

– Он старый, глухой, может тебя не расслышать, – предупредила я.

– Старичок. – Друг нежно погладил пса по спине.

– Если честно, я даже удивляюсь, как он у нас оказался таким долгожителем, – заметила я. – Учитывая, что у меня никогда не находится на него времени.

– Ты ведь знаешь, что есть такая примета: если цветы подарены с любовью – они долго не вянут. Мне кажется, здесь подобный случай, – усмехнулся Друг, протягивая пустой бокал. – Еще, пожалуйста.

В открытое окно залетел мотылек. Он кружил под потолком, а мы молча слушали треск его маленьких крылышек. Мотылек летел на свет, к зажженной люстре, рискуя опалить себя о нагретую лампу.

Свои тридцать восемь я решила встретить на нашей старой даче. По-моему, на ней уже никто не был несколько лет. Мама собиралась сдавать ее на лето, но все не доходили руки заняться этим. Да и дачный поселок уже давно приходил в упадок. Разве что несколько старожилов по-прежнему проводили время на своих дачах круглый год. Многие участки, как наш, оставались практически заброшенными.

Я припарковалась у облезлой кованой калитки. Вышла из припорошенной снегом машины и отправилась к дому. Дверь нашего старого особняка уже отходила от петель; несмотря на это, на ней висел огромный новый замок.

Я зашла в темные сени, ногой сразу нащупала цинковое ведро, дабы не запнуться. Здесь все как раньше. На своих местах. В доме, разумеется, не было электричества. Единственный свет – отблеск луны, которая заглядывала в грязное пыльное окошко. Я сразу полезла в сумку и достала несколько свечей, которые захватила из дома. С зажженными свечами сразу стало уютней и таинственней. Я откупорила бутылку вина, также предусмотрительно взятую из дома вместе со штопором. Подошла к серому подоконнику и, смахнув сантиметры пыли, уселась на него. Ну, за мои тридцать восемь!

Когда я в последний раз была здесь? Лет двадцать назад, наверное. Перед отъездом из нашего маленького уютного городка. Помню, здесь мы даже отмечали мое совершеннолетие. Жаль, с прежними подругами я давно потеряла связь. У них свои семьи, своя жизнь. Не до меня, в общем.

А еще, кажется, именно здесь и произошел наш поцелуй с Другом. И наша первая серьезная ссора. Сколько их потом еще было…

…Мы виделись лет пять назад. На Друга было жалко смотреть: заискивающий взгляд, дрожащие губы.

– Ты только посмотри, на кого ты стал похож! – сердито сказала я ему. – Что осталось от того обаятельного парня, который знал себе цену, за которым толпами бегали девушки?

– Не нужны мне никакие толпы, – грубо ответил Друг, – я тебе в миллионный раз это повторяю.

– Перестань! – морщилась я. – Тебе не надоело? Ты уже напоминаешь мне маньяка, вбил себе с детства в голову навязчивую идею жениться на мне и теперь медленно, но верно сходишь с ума. Что с тобой стало? Ты жалок! Тебе нужно обратиться к специалисту…

– Разве не ты сделала меня таким? – Друг нервно взъерошил волосы.

– О, нет, только не нужно винить меня в своих бедах! Таким тебя сделал алкоголь и твой образ жизни, не смей на меня все сваливать!

– Твой эгоизм когда-нибудь тебя задушит, – заключил Друг.

Тогда я выхватила из вазы, что стояла на кухонном столе, букет хризантем, которые накануне нарвал мне Друг.

– Иди проспись! – зло выкрикнула я. – И веник свой забирай!

С тех пор мы больше не общались. Позже до меня дошли слухи, что Друга не стало. Кто-то говорил, что его переехал поезд. «Нужно меньше нажираться, как свинья», – подумала я тогда с раздражением. Он всю жизнь твердил, что будет со мной и в счастье, и в горе, твердил, что обязательно дождется. Не дождался.

А мне просто необходимо было делать карьеру. Теперь я – директор крупной фирмы. У меня есть собственные квартира, машина, шубы, драгоценности… Но кому это все надо? Кому? Когда тебе под сорок, а у тебя ни мужа, ни детей, ни собаки… Только кратковременные любовные интрижки, заканчивающиеся ничем. Со стороны кажется, что твоя жизнь – сладкая манная каша со сливочным маслом. А на самом деле каша эта с одними комочками. Я всегда считала себя китом. Так на деле и оказалось. Я – кит. Пятидесятидвухгерцевый. Рву глотку в поисках человека на всю жизнь, который бы понял и был всегда рядом, но меня никто не слышит.

Я сделала большой глоток вина, поперхнулась и закашлялась. Смотрела в грязное окно сквозь размазанную дождевыми каплями пыль на стекле. В отражении – горящие свечи и мой сгорбившийся силуэт. Где-то вдалеке лаяла собака. На улице было темно, ощущение, что за несколько тысяч верст вокруг ни души. И снаружи, и внутри себя ощущаю холод и пустоту. А ведь не прошло ни дня, чтобы я не вспоминала о своем Прекрасном Друге. Воспоминания эти давались тяжело, каждая картинка – как гвоздь, вбитый в голову. И если поначалу боли было целый океан, то сейчас внутри плескался один глоток. Плескался и никуда не ис- чезал.

Помню, как только мы переехали в большой город. Это время казалось нам самым чистым и беззаботным. Когда ты молод, думаешь, что все на свете сбудется и все успеется. Мы часами блуждали по зеленым аллеям огромных парков, а когда я натирала ноги новыми босоножками, Друг носил меня на руках по почерневшим после летнего ливня дорожкам. И кормил мороженым. Мы много хохотали и, кажется, даже целовались.

Эпилог

Я резко открыла глаза, не хватало воздуха. В комнате было темно и душно. В ночной тишине слышно, как по стеклу скрипят снежинки. И ветер. Завывающий ветер. Там, за окном, разыгралась настоящая вьюга.

В шею уткнулось что-то теплое. Нос Теодоро. Я нащупала теплый мягкий бок пса и со всей силы обняла свою собаку. Знаю, мама не разрешала брать щенка с собой в постель. Но с ним как-то надежнее и теплее.

Дрожащими пальцами я зажгла настольную лампу и посмотрела на будильник: третий час ночи. Господи, приснится же такое. В горле пересохло, я боялась пошевелиться, до сих пор находясь под впечатлением от кошмара.

Я поправила одеяло, и что-то тут же мягко скатилось на пол. Книга. Эпистолярный роман Цветаевой и Пастернака. Аккуратно, чтобы не потревожить сладко сопящего пса, подняла Сашкин подарок.

Я нащупала на тумбочке телефон и быстро набрала номер.

– Саша? – хрипло спросила я. – Это я, Инна.

Трубка молчала.

– Я тут читаю твою книгу… – продолжила я. Отличный повод позвонить в два часа ночи, ничего не скажешь. – Ты послушай, что Борис Пастернак писал Марине Цветаевой: «Я так люблю тебя, что даже небрежен и равнодушен, ты такая своя, точно была всегда моей сестрой, и первой любовью, и женой, и матерью, и всем тем, чем была для меня женщина. Ты та женщина…»

Трубка вновь сердито молчала. Я представляла себе, как заспанный Сашка с взлохмаченными волосами хмурится и свободной рукой потирает глаза.

– Саша… – Я неожиданно для себя всхлипнула. Слезы градом покатились по щекам и жгли кожу. Когда-то давно я слышала, что если слезы жгучие и горячие, значит вместе с ними выходит адреналин от пережитого. Я плакала навзрыд и не могла остановиться. – Саша, Сашенька… Прости меня, пожалуйста. Прости, прости, прости!..

Сашка на том конце провода по-прежнему молчал. Но я знала точно: теперь он улыбался.

Памяти Л.

Спасибо, что были в моей жизни.

Лето, 2016