Начало христианства на Руси - Фроянов Игорь Яковлевич - Страница 29

Соответственно, в крестьянском быту действия, вызывающие несчастье в доме, состояли в ломании ночью забора, покраже ворот, опозорении домашнего очага. В образе действий Ильи обнаруживается затемненная временем цель, связанная с системой представлений языческой эпохи. Чтобы лишить своего противника князя Владимира силы и возможности сопротивляться, Илья совершает разрушение его дома, а также уничтожает его святыни — церковные строения.

Особенно важно подчеркнуть разрушение храмов. Здесь заложен свойственный языческому мировоззрению взгляд на святилище как на опору тех, кто ему поклоняется. Понятно, почему в рассматриваемой былинной ситуации Илья, воспринимающий Владимира как своего врага, намеревается, согласно некоторым былинным вариантам, убить его. Следовательно, разрушение церквей в былине является первым шагом на пути осуществления замысла Ильи. За поступками Ильи скрывается языческий образ мышления.

Языческой веры исполнено и обращение с иконами. В иконах киевских церквей суздальцы, смольняне, черниговцы и другие недруги киевлян видели враждебный мир богов, с которыми надо было бороться так же, как с живыми людьми. В основе этого взгляда лежало фетишизированное восприятние икон, заменивших древнерусскому человеку языческих идолов. Поэтому выставленные в храмах иконы воюющие стороны либо уничтожали, либо увозили с собой. Последнее по сути своей означало пленение богов врага.

Подводя итог предшествующему изложению, необходимо подчеркнуть, что сооружение домовых и волостных церквей, их роль и назначение толковались русскими «христианами» XI-XII веков в языческом ключе. То же самое можно сказать и относительно определенной части монастырей.

В Древней Руси возникло немало мелких монастырей, основанных князьями, боярами, купцами и прочими состоятельными людьми. Это были так называемые ктиторские монастыри, находившиеся на полном довольствии своего основателя-хозяина — ктитора. Они, подобно домовым церквам, являлись семейными и родовыми святынями, поэтому устройство их нельзя правильно понять, не учитывая языческих представлений, связанных с домашней религией.

Дыхание язычества коснулось не только ктиторских монастырей, но и крупных обителей. Так, по свидетельству митрополита Иоанна II (1080-1089), в монастырях то и дело «пиры творять, созывать мужа вкупе и жены». Владыка замечает, что устроители тех пиров соревнуются друг с другом, кто лучше «створить пир». Перед нами, бесспорно, языческие пиры, имеющие престижный характер.

Монахи предавались пирам и вне монастырских стен. В 1195 году киевский князь Давыд «позва манастыря все на обед и бысть с ними весел». Древнерусский автор Даниил Заточник едва ли сгущал краски, когда говорил: «Иде же брацы и пирове, ту черньцы и черницы и беззаконие… святительский имея на себе сан, а обычаем похабен».

Языческими пирами сопровождалось освящение церкви. В 966 году Владимир Святославич построил в Василиве церковь Преображения. В честь этого события князь, бояре, посадники, старейшины и множество всякого люда пировали восемь дней подряд. Под 1115 годом летописец сообщает, что «русские князья, Владимир, зовомый Мономахом, сын Всеволодов, и Давыд Святославич и Олег, брат его, решили перенести мощи Бориса и Глеба, ибо построили им церковь каменную, в похвалу и в честь и для погребения тел их». На торжество собрались митрополит, епископы, бояре и большое количество народа. После освящения храма «все обедали у Олега и пили, и было угощение великое». В 1184 году освящение церкви св. Василия в Киеве отмечалось пиром, на котором веселились митрополит Никифор, епископы, игумены и миряне. Крещение людей так же выливалось в языческие пиршества. «Повесть о водворении христианства в Муроме» рассказывает, что обращение муромцев в христианство сопровождалось грандиозным пиром, на который сошлись все от мала до велика, то есть от знатных до простых. Три дня в городе продолжалось застолье.

Нравственная атмосфера, царившая в монастырях, не всегда соответствовала идеалам братолюбия, которым похвалялись православные писатели. Даже в киевском Печерском монастыре, который слыл на Руси как вместилище смирения, кротости и святости, разыгрывались непристойные сцены взаимной вражды и ненависти, равнодушия к страданиям ближнего. Не случайно в Патерике содержится специальный рассказ «О двух враждовавших между собою братьях, Тите попе и Евагрии дьяконе». Тит и Евагрий настолько возненавидели друг друга, что «не хотели один другого и в лицо видеть. Много раз братия молила их примириться между собой, но они и слышать не хотели. Когда Тит шел с кадилом, Евагрии отбегал в сторону от фимиама; когда же Евагрии не отбегал, Тит проходил мимо него, не покадив. И так пробыли они многое время…» [18. Художественная проза Киевской Руси XI-XIII вв. С. 168.]

Монахи, пораженные тяжкими болезнями, лежали в кельях без ухода и присмотра. В Патерике читаем о «многострадальном» отце Пимене, который долгие годы был прикован к постели. Иноки, приставленные служить больному, «гнушались им и много раз по два и по три дня без пищи и без питья оставляли его». [19. Там же. С. 224.]

Различное имущественное положение иночествующей братии культивировало у монахов сугубо земные чувства и страсти, причем отнюдь не назидательные. Богатство в обителях чтили, а бедность, напротив, презирали. Патерик вспоминает одного христо-любца, много раз хотевшего постричься, «но по нищете его братия пренебрегала им», хотя это был достойный человек. [20. Там же. С. 225.] В том же памятнике говорится о монахе Афанасии, отличавшемся жизнью святой и богоугодной. Но вот после длительной болезни он умер. «Два брата отерли мертвое тело, увили, как подобает, покойника и ушли. Заходили к нему некоторые другие, но, видя, что он умер, также уходили. И так покойник оставался весь день без погребения: был он очень беден, ничего не имел от мира этого и потому был в пренебрежении у всех». [21. Там же. С. 159.]

Среди чернецов наряду с бедными встречались и очень богатые. К их числу принадлежал некий Арефа, который большое богатство укрывал в келье своей и «никогда ни одной цаты [мелкой монеты], ни даже куска хлеба не подал убогому, и так был скуп и немилосерден, что и самого себя морил голодом. И вот в одну ночь пришли воры и покрали все имение его. Арефа же тот от великой скорби о своем золоте хотел сам себя погубить, вину возложил на невинных и много мучил их без правды». [22. Там же. С. 167.]

Эпизод с Арефой свидетельствует о воровстве как факте заурядном в жизни Печерского монастыря. Поэтому монахи с легкой душой отлучались лишь из тех келий, в которых «не было ничего, что можно было бы украсть». [23. Там же. С. 187.]

Ведя в монастыре «благую жизнь», иноки нередко заботились не столько о душе, сколько о земной славе. Жил в Печерском монастыре брат Никита. «Этот инок, желая, чтобы славили его люди, дело великое замыслил и начал проситься у игумена войти в затвор», то есть закрыться в пещере.

Весьма многозначительна история с черноризцем Еразмом, который «имел большое богатство, но все его истратил на церковные нужды: оковал много икон… И дошел до последней нищеты, и все стали пренебрегать им. И стал он отчаиваться, что не получит награды за истраченное богатство… И стал он не радеть о житии своем, во всяком небрежении и бесчинстве проводил дни свои». Значит, не ради спасения души тратил свое богатство Еразм, а для вознаграждения при жизни, надеясь приобрести почет, уважение и славу, но случилось обратное. Взгляд Еразма на богатство как на средство приобретения и повышения собственного престижа связан с языческой системой ценностей. Но не только у Еразма проявилось языческое мышление, а и у тех иноков, которые пренебрегали им. В этом пренебрежении и скрыта отрицательная оценка его поведения, обусловленная тем, что богатство было истрачено на церковные нужды, а не на людей, как того требовал дохристианский обычай. Имущество в доклассовом обществе, каковым древнерусское общество XI-XII веков и являлось, «не представляло собой богатства в современном понимании, не было средством накопления и экономического могущества. Наряду с обладанием на первый план как важнейший признак собственности выступает отчуждение. Вся собственность, за исключением самого необходимого для жизни, должна постоянно перемещаться из рук в руки. Богатство выполняло специфическую социальную функцию. Заключается она в том, что отчуждение имущества способствует приобретению и повышению общественного престижа и уважения, и подчас передача собственности могла дать больше влияния, нежели ее сохранение и накопление». [24. Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970. С. 65.]