Боярская стража (СИ) - Котов Алексей - Страница 42

Вслух никто из патрульных слова Ромашкевича не прокомментировал, но было видно по взглядам, что под закрывающими лица платками кто-то улыбнулся, кто-то покивал согласно.

— Сейчас мы первый опорный пункт архангелов проедем, в их зоне контроля можно уже будет в туман заскочить, там выманить пару стай и пострелять бестий.

— Архангелы?

— 17-й пехотный Архангелогородский Его Императорского Высочества Великого Князя Владимира Александровича полк. Их сюда вместе с нами перевели после апрельского прорыва в Бухарском ожоге. Серьезные ребята, у них в полку недоученных бояр много, лучше если что их за спиной иметь. Этот ожог хоть и спокойный, но тем не менее, со скверной шутки плохи, ошибок не прощает.

— Ясно. Мне что делать, какая задача?

— Отдыхайте, наслаждайтесь видами, остальное мы сделаем. Если вдруг увидите демона, стреляйте и постарайтесь в него попасть.

— Как я его узнаю?

— Если демона увидите, вы это поймете.

— Увидишь медведя, дерьмо будет, — прошептал я, отворачиваясь.

— Что, простите? — надо же, услышал Ромашкевич.

Подумав немного, все же рассказал анекдот про наставления новичку от опытного охотника, как в крайнем случае можно попробовать дезориентировать медведя, лишив его зрения на время. Засмеялись почти все, неожиданно громко. Не думаю, что такой смешной анекдот, просто в машине с моим появлением царило некоторое напряжение. Все же между армейскими и боярскими корпусами отношения часто напряженные, насколько понимаю, не все и не всегда притираются. Да и «практиканты» разные бывают, так что первая настороженность понятна.

Еще около часа мы нарезали змейку у границы тумана, после чего заехали в один из опорных пунктов архангелов для заправки. Закончили быстро, и когда отъехали вдоль линии укреплений на километр примерно, оказавшись между двумя опорниками, Ромашевский поднялся на сиденье и взмахом красного флажка показал изменение направления движения. Сев обратно, он посмотрел на часы.

— Поручик, запишите в журнале, что в десять двенадцать я наблюдал подозрительное движение и отдал приказ группе пересечь границу сумеречной зоны для проверки.

Когда я посмотрел на штабс-капитана с немым вопросом, он кивнул и заговорил вполголоса.

— После каждого рейда с нами работают дознаватели из серых. Без особого усердия, понятное дело, но соблюдать правила приличия надо — приближение к границе для провокации тварей прямо не запрещено, но и не приветствуется.

Машины между тем уже повернули и разошлись по сторонам веером. Некоторое время мы умеренно пылили в сторону нависающего над землей облака серой мглы. За это время тенты и маскировочные сети оказались полностью скатанными, стрелки заняли места у пулеметов. Я достал маузер, присоединил кобуру-приклад, поставил оружие стволом вниз в специальный держатель в двери.

Мглистая стена тумана приближалась словно нехотя, но вот уже мы в нее как-то незаметно въехали. Как из жары в кондиционированное помещение попали, очень резкая смена ощущений.

— Десять двадцать, пересекли границу тумана, — произнес Ромашкевич для записывающего поручика. — Движения не наблюдаю, двигаемся дальше для проверки.

Границу пересекли, но кроме прохладцы ничего паранормального не произошло. Да, легкий туман вокруг, но видимость приличная — за исключением непроглядной стены мглы впереди в паре километров. А нет, есть разница — под нами все такая же серая выжженная земля, но пыль из-под колес просто не поднимается.

Подъехали ближе к непроглядной стене темно-серой мглы — словно облако дождевое на землю опустилось, проехали полкилометра вдоль нее в одну сторону, потом столько же в другую, вернувшись к старым своим следам. Ничего не происходило и я видел, как Ромашкевич хмурится, переглядывается с водителем и навигатором. Да и не только штабс-капитан, все выглядели озадаченными.

— Десять сорок три, полное отсутствие активности… Заходим в сумрак. Вишневецкий, синематограф к работе, — глянул штабс-капитан мне за спину.

Сначала я не понял, о чем речь. Потом догадался — штабс-капитан смотрит на волнующегося прапорщика на откидной сидушке, про которого я и думать забыл. Вот что за чехол у него — видеокамера, вернее синематограф, ее предтеча. Именно к прапорщику-оператору обращался сейчас Ромашкевич, а тот в ответ лишь что-то промямлил.

— Вишневецкий⁈

— Ваше благородие, пршу… я…

Штабс-капитан как-то очень быстро оказался рядом с мямлящим Вишневецким, который после нескольких зуботычин, упомянутый пару раз курвы и такой-то матери (в процессе общения штабс-капитан пару раз перешел на польский) доложил, что проиграл в карты много денег и ему пришлось заложить накопитель, обеспечивающий работу камеры. О том, что сегодня с патрулем пойдет боярин (то есть я) никто его не предупредил, глубокие заходы в сумерки он не предполагал, а к следующему рейду он вот-вам-крест думал накопитель отыграть либо купить новый.

— Поручик, занесите в журнал по сути, — дал команду Ромашкевич.

Судя по сдавленному возгласу, кто-то увлеченностью в карточные игры только что приподнял себе нехилый срок на каторге, если даже не хуже. Очень уж жесткое выражение лица у штабс-капитана, с таким убивают. И очень уж испуганное выражение лица у несостоявшегося оператора, с таким встречают неизбежное.

Да, сложно здесь людям без компьютеров и интернетов — приходится искать развлечения в игорных домах, наверняка подпольных, и вот такое приключается. А была бы дока-два у парней, такой херни бы точно не случилось.

— Петр, записывай! — прикрикнул даже на поручика-навигатора разъяренный Ромашкевич.

Тот кивнул, опустил взгляд и начал писать. Ну точно если не смертный приговор в журнал пишет, то где-то рядом. Подарив съежившему у сиденья Вишневецкому обжигающий взгляд, Ромашкевич поднялся и показал двумя красными флажками условный сигнал.

— Родственничек, кур-р-рва, — усаживаясь произнес Ромашкевич сквозь зубы, словно оправдываясь передо мной. — Муж сестры, уважил семью, взял на хлебное место…

Дальше, совсем тихо, последовала непереводимая игра слов на польском языке — которую, на удивление, я прекрасно понял. Только бобер и его бивни не были упомянуты, а так весь этот польский мат я слышал уже в прошлой жизни.

Машины между тем тронулись с места, выстраиваясь ромбом — наша встала последней и отряд медленно поехал в сторону мглистой пелены. Она по ощущениям не приближалась, но постепенно становилось все неуютнее — по спине водило холодком, я то и дело зябко передергивал плечами. Казалось, что морозит меня от страха, но нет — оглянувшись, увидел пар от дыхания спутников. Солнце виделось теперь словно через искаженную туманную дымку — оно больше не грело, совсем как зимой.

Внезапно мглистая стена незаметно и как-то вдруг оказалась далеко за нами, а мы словно бы очутились в серо-коричневом мире. Как будто в центре песчаной бури оказались, вот только песка никакого вокруг не летало, просто дымчатый сумрак вокруг цвета сепии.

Одновременно двигатель кашлянул и заглох. Автомобиль дернулся было, но водитель уже включил нейтральную передачу, и мы покатились вперед по инерции. Дальше произошло нечто неожиданное — скинув предохранительную скобу, прапорщик дернул небольшой рычаг и несколько приборов на панели засветились голубым светом. Все, мы ехали дальше — только теперь совершенно бесшумно.

— Десять пятьдесят девять, пересекли границу, — сказал Ромашкевич.

Голос его прозвучал глухо. Не то чтобы как будто под водой, но в целом похоже.

— Десять пятьдесят девять, переход на воздушную силовую установку, — следом доложил водитель.

— Принял, — ответил поручик-навигатор, делая записи.

Остальные три машины — оставляя за собой едва видный голубоватый шлейф, так и ехали впереди треугольником. Наша, командирская, держалась позади. Местность ровная как стол, но видимость по сторонам не больше чем в километр, дальше пелена. Неба тоже не видно, сверху лишь едва заметный круг солнца, лучи которого сюда не пробиваются. Сумрак словно сам себя освещает, здесь какая-то иная физика.