Боярская стража (СИ) - Котов Алексей - Страница 3

Я это увидел мельком, потому что юноша уже завалился на бок, сворачиваясь в позу эмбриона и ткнувшись лицом в итальянский голубой мрамор. Азур Чиело, похоже. Недешевый — не как крыло Боинга стоит, но, если метраж всего зала пересчитать, сумма очень приличная выходит. Еще одно знание от настоящего меня, совершенно сейчас не нужное — сознание и мое, и этого юного тупоголового выродка уже угасало.

Под сводами метались громкие выкрики, в них вплелся оглушающий пронзительный визг — это Маргарет ближе подбежала, упала рядом со мной на колени. Раненая вейла пользуясь суматохой отползала прочь, неуклюже пытаясь подняться. Умирающий юноша закашлялся, все сильнее прижимая колени к животу. Инквизитор — как я характеризовал его после выступления со сметающим светом, кричал сейчас на какую-то появившуюся рядом девушку-боярыню в зеленом кафтане. Она повела надо мной рукой — кисть ее при этом светилась. Целительница, определенно. На крики инквизитора она ответила тоже криком, слов я не разобрал, но диагноз поставила совсем неутешительный, судя по интонации.

Юноша смотрел не на нее, на инквизитора — угасающим взглядом, но с надеждой. Теперь для меня это не незнакомец: рыцарь-наставник барон Альберт фон Вартенберг. Который вдруг как-то осунулся и сгорбился, но взгляд при этом остался уверенным — явно принял какое-то решение, исходя из диагноза боярыни в зеленом. Методы лечения, правда, у рыцаря-наставника оказались нетрадиционные — он вдруг схватил ятаган и полоснул «мне» по щеке, оставив глубокий порез. Не успел я удивиться такому повороту, как Вартенберг с размаху насадил на изогнутое острие свою правую ладонь, причем ни единый мускул на его лице при этом не дрогнул.

— Марго, камень! — освободив ладонь и отбросив зараженный скверной ятаган, Вартенберг не оборачиваясь протянул назад здоровую руку.

Несмотря на неразбериху и крики вокруг действовал рыцарь-наставник уверенно, словно опытный хирург в операционной. Он уже взял протянутый амулет, который Маргарет торопливо сорвала с шеи, сжал его окровавленной и исходящей дымом скверны ладонью. Кулак мгновенно озарился светом, сквозь который прорвались оранжевые языки пламени, одновременно глаза Вартенберга полыхнули, превращаясь в два огненных провала, словно сопла реактивного истребителя в миниатюре.

— Жизнь за жизнь! — произнес Вартенберг, дыхнув живым пламенем, после чего приложил окровавленной ладонью камень к порезу на щеке умирающего тела.

Толпа, недавно разлетевшаяся по сторонам как кегли, уже снова собралась вокруг, глазея на происходящее. Очень зря: фигура Вартенберга вспыхнула факелом, истончаясь в огне. Вот только пламя почти не причинило вреда окружающим, практически полностью пройдя в тело юноши через глубокую рану на щеке.

Сгоревший в прах рыцарь-наставник оказался эпицентром яркой вспышки. Отшатнулась назад Маргарет, закрывая лицо руками, упали подбежавшие ближе офицеры и резуны. Судя по хриплым пронзительным крикам, яркий свет ошарашил их много больше, чем остальных. На месте осталась только дама в зеленом, которая ставила мне диагноз — от яркой огненной вспышки она закрылась полусферическим щитом зеленого сияния.

Рыцарь-наставник исчез, сгорел в ярком пламени, а я изогнулся дугой, сотрясаемый краткими судорогами. Зашедшись в приступе глубокого хриплого кашля, приподнялся на локтях, выплевывая из себя кровь, огонь и вино. Приятного в процессе было откровенно мало, но при этом внутри все пело радостью и счастьем: я остался жив, и я теперь хозяин в этом — теперь уже полностью моем, теле.

Глава 2

Терпеть не могу бессмысленное ожидание. С самого детства пошло — прилежная учеба и упорная дорога к большому спорту не располагают к наличию свободного времени. Когда же, например, в воскресенье вместо перенесенной на обед утренней тренировки часа три ждешь построения на каком-либо дне физкультурника, где важный чиновник должен прочесть речь и поставить галочку в графике мероприятий — ожидание становится болезненным. Особенно «приятно» ждать с пониманием, что дома гора накопленного домашнего задания и отложенных за неделю хвостов, за которыми снова придется сидеть далеко за полночь.

Другое дело ожидание иного рода — в аэропортах, вокзалах, или томящее беспокойством ожидания старта. Ожидание в движении, оно мне нравится. Яркие эмоции пьедесталов и блеск медалей размываются вспышками фотоаппаратов, вновь сменяясь тренировками, переездами и учебными аудиториями. Вот оно — счастье.

Большой спорт неожиданно заканчивается — социальные связи иногда срабатывают так, что открывают совершенно неожиданные пути и новые горизонты. Начинается новый этап, в котором снова получается познать всю глубину бесплодного ожидания. Снова ждем чиновников — теперь в приемных; я уже не в спортивной форме, а в костюме от лондонских портных. Заместитель министра спорта N-ской области, здравствуйте, прибыли к вам… да-да, подождем, конечно. Люди занятые, дела важные, все понимаем.

Переездов все больше, а вот расстояние до Москвы все меньше и меньше. Кабинеты становятся просторнее, дерево мебели все краснее, вплоть до полной натуральности. Деньги, которые раньше считал до копейки, превращаются в абстрактную величину — они просто есть, иногда измеряясь сумками и коробками. Очередной новый этап, где реальное значение приобретает лишь одно — уровень влияния. Вместе со всем этим совершенно неожиданно приходит понимание, что ты теперь сам — тот самый чиновник, грядущую речь которого под дождиком ждут юные спортсмены. Надеюсь, уж им-то в отличие от нас кто-нибудь объяснит, что такое «ефрейторский зазор».

Яркие эмоции высоких трибун и золотой блеск кабинетных табличек размываются вспышками фотоаппаратов, сопровождающих подъем на самый олимп власти. Неожиданно вновь настигает нелюбимое чувство ожидания, но теперь оно уже иного рода, гораздо более поганое, выматывающее: ежедневно жду сообщения о снятии парламентской неприкосновенности. Так иногда бывает — когда рвущаяся ко власти группа терпит неудачу, приходится падать. Часто очень глубоко, меняя матрас «Sleepeezee Windsor» на тюремные нары с панцирной сеткой.

Надвигающаяся буря проходит мимо, забирая лишь некоторых коллег-товарищей, но память об ожидании остается навсегда подспудной ношей, вместе с воспоминанием блеска усталых серых глаз собеседников, чьи гражданские костюмы не скрывают военную выправку.

Вместо почетной ссылки на синекуру в кабинет с золотой табличкой, внезапный порыв и переезд в дальние края. Трудоустройство в простой школе — учитель физкультуры. В колледже я еще учился, в отличие от университета, куда просто с зачеткой приходил периодически, поэтому дипломом горжусь. Даже знания сохранились — про тот же тройничный нерв вот до сих пор помню. Какой такой тройничный нерв? — мелькнула мысль, странная в череде прочих, вернувшихся в общее русло воспоминаний.

В провинциальной школе небольшого губернского городка снова почувствовал себя по-настоящему счастливым. Семья, дети, директорская должность, неожиданная радость от общего успеха — никому неизвестная среднеобразовательная школа с ноги ворвалась в занятый столичными учебными заведениями рейтинг. Впереди маячит обеспеченная и долгая старость, которую я разменял на очередной порыв. Меня в телетрансляциях, было дело, называли героем, но единственный геройский поступок я совершил, если уж по-честному, сделав непростой выбор между своей и чужими жизнями.

— И вот ты здесь, — раздался голос.

Напротив странный человек — я смотрю на его лицо, но взгляд соскальзывает, не в силах зацепиться за детали и черты. И когда все же получается, вдруг вижу истончающиеся в огне черты рыцаря-наставника Альберта фон Вартенберга, только что отдавшего свою жизнь за своего воспитанника. Хотя воспитатель — если судить по общему результату, из него прямо скажем дерьмовый.

С этой мыслью я и пришел в себя на полу пиршественного зала. И да, никоим образом не воспринимаю происходящее ни как сон, ни как галлюцинацию. Принял как факт, что после краткого блаженного беспамятства, во время которого у меня вся жизнь перед глазами пролетела, я вновь вернулся на грязный от крови и вина голубой итальянский мрамор.