Страшный зверь - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 26

Очевидно, крепкий сон помог безмерно утомленной переживаниями Вале обрести спокойствие и уверенность мудрой вдовы, осознавшей тщету и бесперспективность дальнейших страданий по поводу всего безвременного в земной жизни. Верно говорится, что живое – живым.

Все внутренние «заморочки» Турецкого она легко сняла с него солнечным утром, которое вдруг пробилось через многодневные, затяжные дожди, охватывающие души живых людей лютой, ледяной сыростью.

– Саша, – сказала Валя с отрешенной улыбкой, – не сердись на меня, пожалуйста. Ты даже не представляешь, как хорошо, что ты был сегодня моим спасением. Я чувствовала твое присутствие рядом, и уже одного этого оказалось достаточно, чтобы набраться сил на все, оставшиеся здесь дни. Я, правда, люблю тебя, и маме созналась, и Катька поняла... А отбивать тебя у Иры я не буду, хотя раньше сделала бы это, не задумываясь. Скажи, могу я в будущем рассчитывать... нет, надеяться, что сумею хоть мельком, на несколько минут, иногда, видеть тебя? Не бойся, ничего не прошу, только бы знать, что я не совсем безразлична тебе... Можно, любимый мой?..

Что он мог ответить? Тем, что и сам совершенно запутался? И давно уже пора начать разгребать свои житейские кладовые, забитые сплошными противоречиями? Возможно, и так. Но ему очень не хотелось обижать Валю.

Ну, конечно, конечно, а как же иначе?.. Он готов был обещать ей все что угодно, лишь бы у нее не возникло подозрения в его обмане, в лживости и коварстве распутника, добивающегося утоления собственной страсти через фальшивое сострадание в самые трудные для нее минуты. Чего стоила одна только сцена в гараже, где он, как теперь ни пытался оправдать свои слова и действия исключительно необходимостью немедленно успокоить женщину, на самом деле, говорила как раз об обратном. И прежде всего о том, что он и сам был почти на грани срыва, готовый послать все приличия и условности к чертям собачьим. И это он прекрасно сознавал. Какая там игра?! Зачем же самому-то себе доказывать, что все это совершенно не так и что он сам не сгорает от бешеного желания? Да, противно чувствовать себя вконец запутавшимся идиотом, так и не нашедшим реального выхода из той ситуации, которую сам же для себя и создал. Или не искавшим?

А, с другой стороны, он понимал, что не смог бы, даже если бы и очень захотел, вырваться из этой ситуации. Обстоятельства оказались сильнее, да и самого чувства вины, в сущности, не было. Руководящий принцип – помогай женщине! – вполне устраивал и успокаивал его самолюбие. И, к тому же, он четко осознавал, что и сам готов любить бесконечно, причем по-настоящему, – жарко и почти отрешенно, и обеих сестер, и Альку, будь она неладна, и собственную жену, без которой как-то не мыслил уже своей жизни. Противоречия? А куда без них? Но другой вопрос: а куда с ними? Как там сказано у Омара Хайяма? «Так и живем под сводом голубым – полубезбожники и полумусульмане...» Значит, единственное, что ему остается, это жить, любя всех и все, что тебя окружает... Делать добро. Не приносить зла. Сострадать, когда любимым горько. Утешать, если они мечтают об утешении. И, конечно же, любить – безотчетно и отрешенно. Вот как только Ирка на это посмотрит?.. Но ведь ей можно и не говорить, чтобы не расстраивать жену понапрасну. Скажем так: ложь во спасение. И такое бывает необходимо.

А потом – явилась спасительная мысль – как можно отказать прекрасной валькирии? Он и не собирался отказывать, в будущем...

Но самое главное, что дал вчерашний день, как ни странно, заключалось в том, что Валя действительно успокоилась, пришла в норму и стала трезво мыслить по поводу дальнейшей жизни. Маму надо забирать в Москву. Катюшка, с ее талантами, вполне могла бы работать на центральном телевидении. Надо только все детально обдумать. Ну, а пока приходится заниматься и печальным делом. Спасибо, Саша помогает, сам все делает. Вот закончится и... А что будет после «и», она, примерно, догадывалась... Всю свою нежность и благодарность Саше она могла бы выразить только здесь, – в Москве ее чувствам места не будет. Значит, и следует поторопиться, тем более что сама слышала от него в трижды распроклятом гараже, где сердца их бухали, почти заглушая его прерывистый шепот: «Живое – живым, любимая моя... Успокойся, все у нас впереди...» Вот и не верь ему после этого!.. А его светлый и любящий взгляд утром? Да чего она себе голову морочит, они ведь и дышали в унисон, а уж куда дальше?..

Растворяясь в ожидаемом блаженстве и размышляя только о Саше, Валентина как-то и не заметила, что стала думать о Гере уже не в прошедшем, а словно в давно прошедшем времени. Да, остались определенные заботы, но их теперь немного, и уже начинается другая жизнь, и думать надо о ней. И, кстати, острое чувство мести, которое Валя поначалу испытывала к тем, кто убил ее мужа, как-то неожиданно притупилось. Она и сама не заметила, что и к убийству тоже стала относиться, как к давно прошедшему событию, этакий немецкий плюсквамперфект. Наверное, поэтому она и не придала особого значения появлению тех, кому запросто, услышав звонок и даже не спрашивая, «кто», открыла дверь.

Вошли двое молодых парней, обоим было лет под тридцать. В куртках и спортивных шароварах, коротко стриженые, рожи тупые. Первый небрежно отодвинул ее в сторону и прошел в комнату, а второй закрыл дверь и встал возле нее.

– Иди сюда! – крикнул первый. – А ты уйди! – махнул он рукой матери, выглянувшей из кухни. – Ну, я кому приказал, старая б...? – Он толкнул женщину на кухню и рывком закрыл дверь. – Где ты прячешь документы своего покойника?

Валя неожиданно для себя обрела спокойствие.

– Ничего я не прячу. Следователь Турецкий нашел какие-то документы в гараже и увез с собой. А какие они и о чем, я не знаю.

– А чего он тут, у тебя делал? Он что, твой...? – парень грязно выругался. – Тебя всю ночь...? – он захохотал. – Или не захотел? А может, это ты не дала? Так мы сейчас узнаем, почему он не захотел. Тебе понравится! А бабку твою пришьем, чтоб не воняла!

– Он – друг моего покойного мужа, которого вы застрелили, – почти теряя сознание, едва слышно проговорила Валя.

– Ну, положим, не застрелили, – осклабился парень, – он сам дуба дал в клинике. А где этот твой... документы держит?

– Да откуда же я могу знать? Меня и муж никогда в свою работу не посвящал. А Турецкий – тем более. Он хоронить мужа мне помогает. А если хотите знать, спросите у него.

– Есть номер его «трубы»? – он кивнул на мобильник, лежащий на столе. – Вызывай!

Валя взяла телефонную трубку и нажала на «единичку». Александр немедленно отозвался:

– Что случилось?

– Тут двое бандитов...

– Ну, ты! – рявкнул парень.

– Ты сам слышишь, – продолжила Валя.

– Как они попали? – едва сдерживая себя, сквозь зубы, в ярости процедил Турецкий.

– Позвонили, я открыла дверь...

– Но я же умолял вас! – проревел Александр.

– Поздно теперь, – отрешенно ответила Валя.

– Чего им надо от вас? – тяжелым голосом спросил Турецкий.

– Требуют какие-то документы. Угрожают изнасиловать, наверное, убьют...

– Значит, так, ничего не бойся, ни-че-го! А я уже еду. Передай ему трубку. И не бойся! – выкрикнул Александр.

– Ну? – парень взял трубку. – Где бумаги, следак? А то мы сейчас исполним то, что твоя... просит, сечешь?

– Слушай меня, – жестко начал Турецкий. – Я не знаю твоего «погоняла», и знать не хочу. Ты сейчас же позвонишь своему полковнику, или тому, кто вас послал, и скажешь, что я прилетел сюда для того, чтобы посадить Краева. А он должен знать, что слов на ветер я никогда не бросаю, и все свои дела всегда довожу до суда. Еще передай, что я готов с ним встретиться в любое время. И последнее. Если я в течение ближайших пяти минут застану вас в квартире, я лично перестреляю вас, как поганых собак! Я – профессионал, а не как вы – дешевки! Стрелки говенные! И если с женщин упадет хоть волос, я с вас шкуры сдеру и расстелю на набережной, чтоб прохожие ноги о них вытирали. А номерок с вашей «бехи» я уже «срисовал». Все, время пошло!