Страшный зверь - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 10

Следователь позже перезвонил, узнал об отъезде Екатерины Андреевны и был страшно недоволен, прямо-таки обескуражен. Он снова пообещал Ксении Александровне, что применит какие-то свои санкции, но все это было, очевидно, очередной «страшилкой», поскольку никто у Кати подписки о невыезде не требовал. Значит, они сами оказались дураками. И уж этого шеф пообещал им не спускать, пусть только позвонят к нему, он им в ближайших же вечерних новостях преподнесет нежелательный сюрприз. Распоясались, понимаешь, законники...

Турецкому рано было высказывать какие-то собственные предположения, ему требовалось хотя бы взглянуть в глаза этому Нарышкину, и, значит, надо срочно лететь в Краснополь, не откладывая дела в долгий ящик. А делать этого страшно не хотелось, будто он что-то важное упускал в своей жизни. Впрочем, он уже знал, что именно. Валя, как он видел, была недоступна, а вот Катя его просто очаровала. Да и сама она, видя внимание, с которым ее слушал Александр Борисович и мягко задавал свои вопросы, не выходящие за рамки «светского» приличия, словно бы проникалась к нему доверием и оттого становилась все обворожительней. Голова у Турецкого шла кругом, но он сумел сообразить, что флирт, каким бы опасным он ни казался, флиртом и остается. И чтобы не оказаться в дураках, иной раз надо просто снизить накал интимности, перевести нарастающее напряжение в шутку. Это проявилась в нем не трусость, а твердая уверенность, что подобных женщин стремительным натиском не завоевывают, и что битва за нее, если он когда-нибудь решится, будет длительной и даже с непредсказуемым финалом. Поэтому лучше все оставить в том положении, в котором они теперь находились. Тем более что и Валентина, как успел отметить про себя Александр Борисович, посматривала на них уже с некоторой удивленной ревностью. И это был не самый лучший вариант в том случае, если бы Саша, как звала его по старой памяти Валентина, решился бы продолжить свое наступление, даже не форсируя событий.

Но еще он понял, что Катя, судя по стремительным огонькам, посверкивающим в ее темных глазах, была бы вовсе не прочь познакомиться поближе со старым знакомым семьи Ванюшиных. Интонации ее волшебного голоса, – профессионально поставленного, разумеется, – слышал он, становились все более глубокими и страстными. Это показалось бы в иной ситуации просто странным, но он будто влюблялся в ее голос, который его попросту завораживал.

Нечто подобное, между прочим, он, не так и давно было дело, уже испытывал. В Новороссийске это случилось, куда он сбежал после серьезной ссоры с женой, и где познакомился с доктором-кардиологом, прелестной дамой, лечившей его тетку. И там тоже поводом для сумасшедшей влюбленности оказался совершенно, надо сказать, волшебный голос не менее обаятельной, чем Катерина, женщины. Но та, которую звали Линой, проявила настоящую мудрость, сумев объяснить буквально очумевшему от любви к ней Саше, что ничего путного, кроме именно мимолетной влюбленности, у них не получится. Она была замужем за моряком дальнего плавания, которого не любила, а про Сашиных жену и дочь она слышала от него же самого. Так вот и расстались, бесконечно влюбленными друг в друга, одномоментно счастливыми, и каждый покорно унося в душе свою неутоленную тоску...

Для Александра тот случай был жестоким испытанием воли и нервов, и он мысленно дал себе слово больше не повторять подобных «экспериментов» над самим собой. Ну и над женщинами – тоже. Разве им легче?.. Но как раз слово-то дать себе гораздо легче, чем устоять перед подлинной красотой. А тут был именно тот самый случай. И даже «проснувшееся» воспоминание о Новороссийске не успокаивало разыгравшегося воображения. Останавливал лишь тот факт, о котором между делом сказала Катя, что она, несмотря на сердечную любовь к старшей сестре и оставленной в Краснополе матери, задерживаться в Москве не собирается. У нее со дня на день уже назначен отлет в Таиланд, где она и собирается провести целый месяц, ни о чем не думая и занимаясь исключительно собственной релаксацией. Устала, чертовски устала от проклятой и любимой работы. Уже бредовые видения стали появляться.

Валентина на этот «пассаж» предположила, в свою очередь, что Катька просто одурела от одиночества, и ей давно пора подумать о толковом муже. Но только не краснопольском, где никогда никого порядочного не было – либо «зацикленные» на своих «мужских качествах» тупые джигиты, либо дельцы полубандитского пошиба. А возраст уже не тот, чтобы, как говорится, начинать всю жизнь сначала. Катя ведь уже «сбегала» однажды, по ее выражению, замуж, но вовремя опомнилась.

Да, тут Турецкий, если бы он не нес на плечах определенных обязательств перед собственной семьей, и мог сделать решительный шаг навстречу. С полным пониманием и огромной охотой. Но...

Правда, ему показалось... ну да, именно показалось, конечно, что Валентина в какой-то момент разговора с Катей подала ему знак, поощряющий его интерес к ее младшей сестре. Будто намекала одним взглядом: не теряйся, мол, не все так неприступно, как тебе кажется... Нет, наверняка показалось. Уж кто другой не знал бы, а Валентина-то была в курсе семейного положения Саши, когда сама только собиралась замуж за Ванюшина. Ну и что, тут же возникло возражение, мало ли что ей известно? Может, также знает и о том, что в семье Турецкого постоянные нелады? А тут родная сестра не пристроена! Недаром же, наверное, заметила, что сама она никакого сравнения с младшей сестричкой не выдерживает. Но тут она явно лукавила – выдерживает, да еще как! Настоящей стала женщиной, в самом соку. А может, это ее способ обратить его внимание на себя? Черт возьми, совсем запутался... Мысли не о том. А о чем?

Катя, без слов, очень хороша, но главный вопрос дня – все-таки Гера, вот на этом и должны быть сосредоточены сейчас главные мысли и действия. А разбираться, скажем, в деле того же Неделина Турецкий вовсе не желал, ну, разве что постольку, поскольку оно пересекалось с делом о покушении на Ванюшина, не более. Поэтому, отвечая на вопрос Вали, собиравшейся не позже завтрашнего дня вылететь в Краснополь, как себя вести с представителями городской администрации, которая, конечно же, станет высказывать свои сожаления, сказал следующее.

Избежать контактов не удастся, как и выслушивать их фальшивые сожаления и оправдания – тоже. Относиться к этому надо спокойно и якобы с пониманием, чтобы не вызывать у них подозрения о каких-то своих предпринятых кардинальных решениях. Можно только сказать, что жена обратилась в частное охранно-разыскное агентство, где работают некоторые бывшие сослуживцы мужа, и они пообещали помочь ей установить истину. Поскольку Генеральная прокуратура ничего толком расследовать не может. Ничего страшного, наверх будет немедленно доложено, а особых оправданий здесь не потребуется: объясним, мол, что нами предпринят такой тактический прием. Но вот кто конкретно станет заниматься расследованиями у них в городе, этого они пока знать не должны. Вопрос о помощи решался с руководством агентства, а не с конкретными сотрудниками. Кто приедет, тот сам и представится. И ничего серьезного о сестре и ее роли. Звонила, рассказала о каком-то наглом сопляке из прокуратуры и улетела куда-то отдыхать: достали – вот основная причина. Буквально этими словами – пусть попрыгают. Зато уже заранее в городе, для дальнейшего оперирования фактами первоначального расследования можно будет при нужде спокойно задаваться вопросами: «Интересно, кто тот сопляк? Какой сопляк? Ах, этот?! Ну, тогда с вами все понятно...» Очень полезно кое-кому бывает услышать о себе постороннее, непредвзятое мнение.

Катю, как и Валентину, понемногу отпускало напряжение, они заметно расслаблялись, и это обстоятельство уже само по себе говорило об успехе миссии Турецкого, попытавшегося внести в семью Ванюшиных, или Молчановых, как угодно, спокойствие и уверенность, что дело закончится не самым худшим вариантом.

Как говорится, и горько, и смешно. Но почему же странный вроде бы намек Валентины никак не выходил из головы? Вот этот вопрос не давал Турецкому покоя. И был момент, когда ему снова показалось, что теперь уже и Катя, со своей обостренной женской интуицией, проникла в его тайные мысли и даже как бы отнеслась к ним с сочувствием и пониманием. Но не с абстрактным пониманием, а так, будто хотела бы поощрить его усилия. Нет, в самом деле, разве женщина должна делать первый шаг навстречу? Турецкий прекрасно знал, что это – прерогатива мужчины. С нетерпеливым и трепетным ожиданием добиваться согласия, либо же – не менее впечатляющей оплеухи. Значит, что, вперед? Нет, боязно. А боязно было оттого, что его непрошеная, незваная активность могла бы показаться этим прекрасным женщинам неуместной, да и просто неприличной, и тогда наверняка рухнуло бы хрупкое, установленное с ними доверие.