Хрустальная гробница Богини - Володарская Ольга Геннадьевна - Страница 24

Кормил Ленчик Аню плохо. Теперь вместо картошки давал баланду из сечки. Ничего другого, по его мнению, пленница не заслуживала. Он к ней, понимаешь, со всей душой, а она его ногтями за щеку! До сих пор шрам не проходит… Но и копеечную крупу тоже надо было заслужить. Даром в этом мире ничего не дается! Поэтому Ленчик стал находить для Ани занятия. То постирать ее заставлял (приносил в каморку таз с мыльной водой и грязные вещи), то носки заштопать, то крупу перебрать. Один раз доверил картошку почистить, так эта дикарка на него с ножом кинулась, а когда Ленчик отскочил на безопасное расстояние, принялась свои запястья кромсать… Ладно он вовремя среагировал! Успел нож отобрать до того, как она себя изувечила. Теперь вот, идиотка, с перебинтованными руками ходит…

А до этого ходила с заклеенным ртом! Не мог Ленчик слушать ее глупости. Твердила как заведенная, что он ее девственности лишил. И в кровавые пятна на простыне тыкала. Будто не знала, что это она благодаря Ленчику обрела утраченную невинность. Очистилась от скверны! Возродилась… Ленчик знал, такое бывает. Знал он также, что сие чудо бог сотворил не для нее, а для него. Осведомлен всевидящий господь, что ни за что раб его Леонид не прикоснется к той, которая запятнала себя грязным сексом с грязными кобелями, вот и удружил… И взамен ничего не потребовал. Так что о даре господнем Ленчик в скором времени позабыл, с пленницей своей обращался так, будто она по-прежнему оставалась грязной шлюхой. Бил ее, унижал и творил с нею всякие непотребства, о коих до этого только в похабных журналах читал и которые с собой ни одна порядочная женщина не позволила бы творить…

А она ничего – позволяла!

Да и что ей оставалось, со скованными-то руками?

…В самом конце лета Аня заболела. Ее беспрестанно рвало. А слабость была такая, что с топчана невозможно встать. Что уж о трудотерапии говорить? Ни иголку в руки взять не могла, ни барахлишко простирнуть. А уж стоило Ленчику посильнее ее поприжать, так тут же сознание теряла…

И валялась в отключке минут по десять, пока ей под нос ватку с нашатырем не сунут!

Ленчика Анины припадки жутко злили. Он не верил, что ей действительно плохо, считал – придуривается. Поэтому лечил он ее ремнем да скрученным мокрым полотенцем. По спине и ягодицам. Иногда по лицу и груди. Но это не помогало. Тогда Ленчик по-настоящему забеспокоился – вдруг помрет? – и начал давать девушке таблетки, желудочные настои, кашу на молоке, а один раз даже на воздух вынес, чтобы подышала.

Неизвестно, что помогло – таблетки, настои, каша или воздух, но в начале октября ее тошнить перестало. И сознание она больше не теряла. Слабость, правда, не прошла, а скорее усилилась. Теперь Аня пластом лежала на топчане, вставая только по нужде, и плакала беспрестанно. Ленчик уже и ошейник ослабил, и цепь удлинил, лишь бы она выздоровела, но девушка чахла на глазах. Ленчик ждал ее скорой смерти, но к началу второй четверти Аня не только ожила, но и сильно растолстела. У нее появился большой живот и дынеобразные груди, которые вызвали у Ленчика отвращение. Как и ее новоприобретенное пузо с торчащим пупком. Аня вообще начала вызывать у него омерзение. Поэтому он стал реже заходить к ней в каморку, а сексом заниматься совсем перестал… Не возбуждала она его, такая некрасивая, неповоротливая, апатичная. И Ленчик начал жалеть, что она не умерла!

Как-то в конце января он заглянул к ней после трехдневного отсутствия. Все это время Аня сидела без воды и еды, наказанная за свою нечистоплотность (отказалась мыться в корыте, мотивируя отказ тем, что от горячего ей дурно). Сидела в кромешной темноте, потому что свечи Ленчик ей оставлять боялся, а фонарь она разбила, чтобы его осколками вспороть недавно поджившие запястья. Так что когда он вошел в каморку, то не сразу разглядел пленницу. Пришлось поводить световым лучом по углам. Обнаружилась Аня под столом. Сжавшись в комок, она раскачивалась вперед-назад и тихо скулила. Под ее ягодицами была лужа. Ленчик решил, что она обмочилась, и разозлился.

– Свинья! – рыкнул он и, схватив девушку за волосы, выволок из-под стола. – Грязнуля! – Ленчик сорвал с ее плеч свою старую футболку (ее кофточка давно пришла в негодность) и швырнул на пол. – Вытирай немедленно! Сейчас принесу воды, будешь мыть!

Трясущимися руками Аня взяла тряпку и начала водить ею по полу. Ленчик пнул ее под зад и вышел.

Пока он набирал воду из колодца, пока ее грел, прошло минут двадцать. За это время можно было успеть вылизать всю каморку, включая стены и потолок, но, когда Ленчик вернулся туда, оказалось, что лужа никуда не исчезла, а грязнуля перебралась на топчан и лежит на нем в позе зародыша.

С грохотом поставив ведро на пол, Ленчик шагнул к девушке. До его слуха донеслось невнятное бормотание и стоны, на которые он не обратил внимания. Пусть стонет сколько хочет, а отвечать за свои проступки ей все равно придется! Тем более нечистоплотности Ленчик ей никогда не прощал! А тут не просто нагадила, как невоспитанная кошка, на пол, так еще простыню обмочила! А ее, между прочим, он самолично стирал – Аньку-то теперь не заставишь!

– Тварь, – выругался Ленчик и пнул девчонку в спину, целясь в поясницу, но от злости промазал и попал под лопатку. – Неблагодарная тварь! Немедленно встала и пошла мыть пол!

Но Аня, казалось, его не слышала. Она корчилась и бормотала. Ленчик изготовился еще к одному удару, но замер с занесенной ногой и с интересом прислушался.

– Мама, мамочка… – скулила Аня, стараясь подтянуть колени повыше, но ей мешал вздувшийся живот. – Как больно…

Интерес тут же пропал, как он услышал о боли. Испытывать ее – нормально! Даже хорошо! Через боль приходит очищение. Ведь поэтому он ее и бил. Не ради собственного удовольствия, нет, только ради нее, погрязшей в грязи и похоти девчонки, и ее заблудшей, терзаемой демонами души…

Только, видно, зря он старался! Девка как была тварью, так и осталась!

– Вставай, я сказал, – процедил Ленчик, опустив таки ногу ей на поясницу. – Или с тобой по-другому поговорить?

– Помогите, – едва слышно выдохнула Аня. – Помогите мне… – Новый приступ боли скрутил, но она не перестала шептать. – Я умираю, неужели вы не видите? Вызовите врача! Пожалуйста…

– Ничего, оклемаешься, – ответил Ленчик, но сам немного струхнул. Он до жути боялся покойников! – Тебе не привыкать…

– У меня начались преждевременные роды! – каркнула она. – Я умру, если мне не помогут! Умру! – Аня вцепилась в его локоть. – Коль в вас осталась хоть капля человеческого – вызовите врача! Меня не жалеете, так ребенка своего…

Услышав это, Ленчик испуганно отступил. Выходит, лужа под ней – это не моча, а отошедшие воды! А боли, одолевающие ее, – предродовые схватки?

И это значит, что сейчас из нее полезет ребенок! Его ребенок!

Нет, только не это!

Ленчик ненавидел детей. Эти маленькие, орущие комочки плоти вызывали у него такое же омерзение, как и беременные женщины! И те и те неполноценные существа. Первые еще не люди, вторые уже не люди, а сосуды, внутри которых растет и развивается плод…

Вот к подросткам он хорошо относился – еще не испорченные, но уже соображающие существа. Поэтому с ними и работал! Хотя, будучи в возрасте своих учеников, мечтал стать врачом. И стал бы (в медицинский он поступил легко!), если бы его не тошнило при виде крови, а увечные и убогие с их открытыми ранами и физическими недостатками не вызывали отвращения.

Пришлось Ленчику уйти из меда сразу после первого курса и поступить в пед.

– Сделайте что-нибудь! – взвыла Аня. – Я больше не могу терпеть!

Ленчик брезгливо дотронулся до ее колена, отодвинул его, заглянул между ног. Как он и думал – ребенок уже был на подходе. Страдальчески скривившись, Ленчик пошел к двери – надо было принести чистых тряпок и захватить перекись водорода да ножницы, чтобы перерезать пуповину.

Аня родила быстро и довольно легко. Что неудивительно – ребеночек был очень маленьким, килограмма на два. Когда Аня глянула на него сквозь пелену слез, то не поверила глазам своим. Новорожденный был похож не на человечка, а на лягушонка. Худющий, махонький, сморщенный и какой-то бурый, он не плакал и не дрыгал ножками. Лежал на руках Ленчика со сжатыми кулачками, похожими на головки дикого мака, и не шевелился.