Продолжение следует, или Наказание неминуемо - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 14

О, это уже неплохо, а главное – в контексте общего стиля!..

Убрав лишнее со стола, Александр Борисович положил свое письмо таким образом, чтобы проснувшаяся Эва смогла бы сразу его увидеть. Кажется, все правильно, но что-то мешало почувствовать полное удовлетворение. И вдруг понял: это – послание. Оно было здесь совершенно лишним. Турецкий взял исписанный лист, перечитал его и, неожиданно для себя смяв, сунул в карман. Вот теперь порядок. Эва обязательно позвонит – ее очередь назначать свидание, – и он ей объяснит. Нет, речь, конечно, не о том, что, возможно, опять сработала проклятая профессиональная привычка – не оставлять после себя столь сокрушительного компромата. А тогда о чем? Надо подумать...

Затем он подобрал свою сумку и, вдохнув аромат духов, мягко поцеловал Эву в макушку. Достав из ее сумочки отключенный мобильный телефон, – Эва была верна себе и всегда, где бы они ни встречались, отключала телефонные аппараты, не желая отрываться от любимого дела, – Александр Борисович включил его, «вбил» в меню свой «закрытый» номер и положил рядом с ее подушкой. Гостиничную деревянную грушу от ключа, висевшего на ней, он отцепил и оставил на столе – в качестве стоп-сигнала. Сам же ключ, после того как запер за собой дверь, он подсунул в щель снизу и щелчком отправил обратно в номер. Эва легко обнаружит его, когда выйдет в прихожую, – ведь не впервые. Как далеко не в первый раз и он сам, выходя из гостиничного номера, оглядывался с независимым видом, но потом все-таки, избегая ненужной встречи с горничной, спускался по служебной лестнице, если таковая имелась, этажом ниже либо поднимался выше, после чего степенно шагал по коридору или вызывал лифт, уже ни на кого не обращая внимания. И впрямь, зачем нужны лишние вопросы типа: а вы из какого номера, гражданин?.. Но любопытных взоров он как-то не приметил, все были заняты своими текущими делами. Впрочем, он особо и не оглядывался, его еще «штормило».

«Его» самолет, разумеется, улетел еще вчера, поздним вечером. Следовательно, улетела и многообещающая кудрявая «пилоточка».

И вот – странное дело. Ну, сыт же, доволен! А все мимолетные воспоминания о симпатичной стюардессе свелись, в сущности, к двум конкретным деталям. Во-первых, конечно, сама пилотка на очаровательных кудрях. Это – эстетика. А второе – более важное – уже в сугубо интимном восприятии. У девушки были замечательные ножки, отмеченные утонченной, даже благородной кривизной, которая навеяла Александру Борисовичу сладкое представление о том, насколько ловко способны они обнять напряженную мужскую спину. Грешная мысль, куда деваться, но как прекрасен грех!

Это – тоже к вопросу о «персте судьбы». Значит, не дано, поскольку улетела... Но почему же все-таки сожаление? Неужели мы так быстро стареем, думал он, что начинаем побаиваться неминуемых перспектив? А может, все-таки рано еще?..

Лишний билет на очередной рейс, когда Александр Борисович предъявил дежурному удостоверение Генеральной прокуратуры, легко нашелся. Но, прежде чем сесть в самолет, Турецкий набрал на своем «закрытом» мобильном номер Эвы. Ответа долго не было, но он дождался, когда прозвучал наконец хриплый и усталый – естественно, спросонья-то! – голос Эвы, ее протяжное:

– А-а-лле-о-о?

– С добрым утром, дорогая! – сказал Александр Борисович.

– Это ты? – не удивилась она.

– Это – я, – усмехнулся он.

– Следующий ход – мой?

– Разумеется, – ответил он и со спокойной совестью прекратил разговор.

Сейчас она наверняка оглядывается, потягивается, сладко зевает... как обычно, как это бывало всегда. Но она уже проснулась, и этого вполне достаточно...

А ближе к полудню он сел в такси, которое доставило его из аэропорта домой, на Фрунзенскую набережную. Воронежская эпопея для него закончилась – так он считал.

Ирины не было, вероятно, она по-прежнему занималась с Васькой, Плетневским девятилетним сыном. Но если раньше эти обстоятельства, медленно наслаиваясь в душе, вызывали у него законное раздражение, то с некоторых пор Александр Борисович стал относиться к данной проблеме спокойнее, философски. В смысле, что поделаешь, если ничего не поделаешь?.. В этой извечной мудрости заключались и спасение семьи, если бы вопрос встал именно в такой плоскости, и одновременно реальная возможность сохранения собственного душевного равновесия. Что было не менее важно в профессиональной деятельности сыщика.

Приняв душ и переодевшись, Турецкий позвонил в Генеральную прокуратуру Меркулову и отправился, как он обычно выражался, сдаваться на милость своего бывшего шефа. То есть, на доклад, «подбивать бабки» проведенного расследования: объяснять доходчивым русским языком, что, откуда и почему. Обычное дело...

Глава шестая

НЕХОРОШИЙ ПОВОРОТ

Полина Петровна никак не могла понять, почему ее сожитель – ну, пусть и временный, других-то под боком в ее возрасте уже и не сыскать пожалуй, пусть хоть какой-никакой, а мужик, – с такой неприязнью, даже почти со злостью сообщил ей о посещении Владьки, сынка Сережкиного, братца двоюродного по линии матери, земля ей пухом! Чем парнишка-то этому не угодил?..

Она помнила племянника еще худым, рано вытянувшимся подростком, который в свой последний приезд – эва, когда было-то! – охотно помогал ей смородину в саду убирать. Толковый парнишечка. Так ведь и вырос, поди... А батю его – сама и ездила в Воронеж – похоронили, добрая ему память, вон тоже сколько уж прошло! Почитай, никого уже из ближней-то, знакомой, стало быть, родни и не осталось. А сколько их еще по свету бегает, Гундориных да Бобровкиных, один Господь знает. Охотно плодились предки...

– Так чего говорил-то? – грозно наступала, переходя от ностальгических мыслей к сегодняшним, сердитым, Полина Петровна. – И что ж ты не оставил-то его? Али чего испугался, сожитель, растудыть твою? Трепло огородное!

Она б и покрепче высказалась, да уж больно устала на работе. А этот – расселся, глаза залил – красные, как у поросенка Хрюна, что возится на задах, чуя подступающую осень. Ведь вот свин, можно сказать, а судьбу чует, соображает, поди, что на зиму не оставят... Так и оставила бы, да как возиться-то? И это надо, и то, а тут участковый заглядывает: в городе, мол, животину нельзя содержать, чтоб ему... Ясно, на взятку набивается.

– Дак а чего? – вроде бы не понимал Паша, пряча глаза от хозяйки. – Дела у него, сказал. Может, говорил, и заявится после ужина, привет, что ль, передать от кого. Я и не запомнил. Сам, говорил, и передам. Дак чего ж я?

– А я тебя хорошо знаю, харя твоя кулацкая! – продолжала наступать Полина Петровна. – Думаешь, тебе все достанется?! А это ты видишь?! – И она резко ткнула ему под нос немалую размером, красную от бесконечных домашних дел, сложенную в дулю пятерню. – Нахлебничек мне еще! И не мечтай!

Она махнула безнадежно рукой и ушла на кухню. Если племяш заглянет, надо ж его хоть угостить по-родственному, не чужой ведь... Полина Петровна была, в сущности, добрым человеком, а что резковата, так работа такая. Да и мужик под боком – ни то ни се, прогнать бы, да жалко.

Но Владика она так и не дождалась, полагая, и не без причины, что виноват в этом Пашка, сукин сын. Нет, мужик он незлобивый, но с чудинкой. С гонором. На который вовсе не имел никаких прав и причин. Не с чего гордиться-то. Как стал сызмальства обыкновенным работягой, так им и прожил – покорным и в меру добросовестным. Прикажут – все сделает, не прикажут – будет сидеть и баклуши бить. Как все они в недавние, советские еще годы.

«А Пашка, – продолжала она размышлять, ворочаясь в одиночестве на своей горячей перине, – как тот кот, что сметанку слизнул, видать, чует-таки свой грех. Ишь ты, на диване улегся, обиженный он хозяйкой! А правильно, не распоряжайся без спросу! Глаза-то залить успел, а про поросенка забыл, не покормил вовремя. И на что ты тогда такой сдался, если простых дел не понимаешь? Память у него, вишь ты, пострадала, стало быть, после того, как Владька его маленько треснул по кумполу, – и правильно! Допросы он будет устраивать...»