Правила одиночества - Агаев Самид Сахибович - Страница 35

— Принимается.

Подошла официантка, неся на маленьком подносе рюмку коньяка и блюдечко с ломтиками лимона, посыпанными сахаром.

— Он теперь в Америке.

— Кто?

— Симонян.

— Эмигрировал?

— Не совсем. В пятьдесят три года бросил семью, женился на двадцативосьмилетней армянке из тамошней диаспоры, сделал ребенка, живет там.

— Завидуете?

— Боже упаси! Поменять Родину — все равно что поменять религию, я буду здесь улицы мести, но в Америку не поеду.

— Понятно. Давайте приступим к интервью, у меня не так много времени, — попросила Севинч.

— Давайте, что делать, — вздохнув, сказал Караев, — категория времени — самая безжалостная вещь на свете. Кстати, знаете, что я сделал открытие по поводу времени?

— Интересно.

— Это не время проходит — оно стоит на месте, оно неподвижно. Это мы движемся мимо него, поэтому и стареем.

Караев поднял рюмку и, пожелав женщине здоровья, выпил.

— Я готов, — сказал он.

Мезальянс

— Ты не должна больше убирать в моей квартире, — сказал Маше Караев.

— Почему? — удивилась девушка.

— Это отдает мезальянсом, — ответил Караев.

— Чем отдает? — переспросила Маша.

— Мезальянсом, это дурно пахнет.

— Ну, не знаю, я вроде чисто убираю, — при этом она оглянулась по сторонам, — я ничего не чувствую.

— Послушай, мы в некотором роде стали любовниками, ты не должна убирать за деньги.

— Но я нуждаюсь в деньгах, — сказала Маша, — я из малообеспеченной семьи, мне они необходимы, поймите! Мне не жалко убирать у вас бесплатно, но стипендия у меня маленькая.

Несмотря на то, что они пили на брудершафт, она продолжала обращаться к нему на вы.

— Ты не поняла, я буду давать тебе деньги просто так, не за работу.

— Нет-нет, я не хочу быть обязана.

— Пойми ты, — настаивал Караев, — я не могу спать с женщиной, которой плачу зарплату.

— Что в этом такого? Сплошь и рядом все спят со своими секретаршами и подчиненными.

Некоторое время она молча протирала пыль, затем вновь заговорила:

— Как все-таки вы мудрено выражаетесь: «в некотором роде стали любовниками»! А что в этом плохого, мне это очень нравится! Я давно мечтала стать любовницей, еще в школе это слово меня возбуждало.

Поскольку Караев молчал, Маша спросила:

— Можно я включу телевизор? Караев пожал плечами:

— Включай, чего ты спрашиваешь.

Пошел в кухню, достал бутылку текилы, нарезал лимон, пододвинул солонку. Маша последовала за ним, остановилась в дверях и наблюдала за его действиями.

— Тебе налить? — спросил Караев.

— Я сначала приму душ, — ответила Маша.

— Я смотрю, у тебя к выпивке серьезный подход, — заметил Караев.

— Просто я потная после уборки, — чистосердечно призналась девушка.

Караев протянул к ней растопыренную ладонь:

— Физиологии не надо, очень прошу, у меня тонкие организмы. Твое здоровье.

ВЫПИЛ.

— А вы что пьете, коньяк? — спросила девушка.

— Текилу.

— Опять текилу! Вы пьете только текилу?

— Нет, я пью все, предпочитаю разнообразие. Просто сейчас у меня период текилы.

— Что, к женщинам это тоже относится? Я имею в виду разнообразие?

— К женщинам даже в большей степени. Маша с легким вздохом сказала:

— Все с вами ясно. И исчезла в ванной.

Пока она принимала душ, Караев выпил, налил еще одну рюмку, медленно выпил, долго и задумчиво смотрел в окно, поднеся ко рту дольку лимона. Из этого состояния его вывела Маша, появившаяся из ванной в одном полотенце и с распущенными волосами. Она подошла к Караеву, обняла его сзади, а когда он повернулся к ней, поцеловала. Затем, отстраняясь, ошарашила его вопросом:

— Почему вы выпили? Не можете переспать со мной трезвым?

— Что за самоуничижение? — спросил Караев.

— Ответьте, почему?

— Это просто совпадение.

— Вы уверены?

— Можно без американизмов? Я же просил.

— Это потому, что я некрасивая? — настаивала девушка.

— Можно подумать, что до встречи с тобой я был членом общества трезвости! Не передергивай.

Маша повернулась и пошла в комнату, при этом полотенце развернулось и соскользнуло с нее. Караев, помедлив, поставил рюмку и пошел за ней — сделав несколько шагов, он нагнулся и поднял полотенце.

В спальне по обеим сторонам кровати, на прикроватных тумбочках, стояли два зажженных подсвечника. В слабом свете Маша, лежащая в кровати, с распущенными волосами, казалась даже привлекательной. Одеяло едва закрывало ее маленькую грудь. Караев не спешил к ней присоединиться — он присел на спинку кровати и смотрел на девушку.

— Что? — с вызовом спросила Маша.

— А ты похорошела, я смотрю, — сказал Караев.

— А вы бы еще выпили — я бы красавицей стала, — дерзко ответила Маша. — Правда, в вашем случае может работать еще и другой фактор.

— Интересно?

— Говорят, если все без исключения девушки, проходящие мимо мужчины, кажутся ему красавицами — значит, он постарел. Ведь вы намного старше меня!

— Семнадцать лет между нами, добрая девочка.

— А что касается моей внешности, я вам вот что расскажу. Когда я училась в шестом классе, один мальчик пригласил меня домой. Я пошла, хотя понимала, что я ему нравлюсь и не надо идти к нему домой. Хотя нет — я была уверена, что со мной ничего не случится. Я сильная, а он был слабаком, но не в этом дело. Его отец оказался дома. Оказался неожиданно — я поняла это по лицу мальчика.

— Видимо, рассказ долгий, — раздражаясь, сказал Караев, — я пойду принесу выпить.

— Нет-нет, — остановила его Маша, — рассказывать, в общем-то, нечего. Я хотела сказать, что его папа стал ухаживать за мной как за женщиной, он на меня так смотрел, он хотел меня! По взгляду женщина всегда понимает, когда мужчина хочет ее, — вот вы, например, никогда на меня так не смотрите.

— Но ты не была тогда женщиной, сколько тебе было, двенадцать, одиннадцать?

— Двенадцать, но это ничего не значит. Женщина — это не физическое созревание, это ощущение. Я почувствовала себя женщиной, когда мне было пять лет.

— Час от часу не легче, — воскликнул Караев, — надеюсь, тебя не изнасиловали?

— Мы с мамой сидели в каком-то коридоре, в большом таком, светлом, может быть, в поликлинике. Какой-то мужчина взял меня на колени — он разговаривал с мамой — а я сидела и слушала, и вдруг мне на нос упала капелька.

— Капелька? — удивился Караев. — Капелька чего?

— Не знаю. Воды.

— Он что, потел, этот дядя, или облизывался? Маша, улыбаясь, пожала плечами.

— Не знаю, ни то, ни другое. Не представляю, откуда она вообще взялась, но мне стало вдруг так хорошо, что я кончила.

— Тебе было пять лет?

— Да.

— У меня есть приятель, — сказал Караев, — психиатр. Хочешь, я свожу тебя к нему?

— Вы мне не верите, смеетесь надо мной, — обиделась девушка, — а я ведь этого никогда, никому не рассказывала.

— Ну почему же… Верю, частично. В то, что ты сидела на коленке, — да, а все остальное — плод твоего воспаленного воображения. Психиатру все же стоит показаться. Кстати, я ведь засыпаю раньше тебя.

— Да, — подтвердила Маша, — и начинаете храпеть.

— Это очень легкомысленно с моей стороны, — озабоченно сказал Караев, — я имею в виду сон, а не храп. Тебе никаких мыслей не приходит в голову, когда ты смотришь на меня спящего? Во всяком случае, надо бы запереть в шкафу все колющие и режущие предметы.

— Перестаньте издеваться надо мной, ничего не буду вам больше рассказывать. Ложитесь, пока мы не поссорились.

— Оденься, пожалуйста.

— Почему? Что случилось? — испуганно спросила Маша.

— Мы будем ужинать, — Караев встал с кровати и вышел из комнаты.

Маша недоуменно смотрела ему вслед, затем поднялась и стала одеваться. Когда она вошла в кухню, он стоял у окна.

— Вы как часовой на своем посту. Вам нравится этот вид из окна?

Не оборачиваясь, он ответил: