Правила одиночества - Агаев Самид Сахибович - Страница 24

— Есть немного, — сдержанно ответил Ислам, — драться с братом не входило в его планы: неизвестно, как на это отреагирует Марина.

— Откуда знаешь ее?

— Из библиотеки, книги она мне выдает и принимает.

— Читать, значит, любишь?

— Бывает, а ты что, не любишь читать? — Ислам втягивал парня в разговор, тем самым гася его агрессивность.

— Терпеть не могу, — враждебно сказал парень.

— Это понятно.

— Что еще тебе, черт возьми, понятно?

— Твоя сестра тянет эту ношу за двоих, — объяснил Ислам, вскакивая на подножку подкатившего трамвая, — извини, брат, не могу продолжать разговор.

Что за напасть, эти братья хорошеньких девиц!

— Еще раз я тебя… — крикнул брательник, но двери закрылись, и трамвайный грохот поглотил окончание фразы, впрочем, смысл ее был понятен. Ислам улыбнулся и помахал ему рукой, но через несколько минут стал казнить себя за то, что уклонился от драки. Так всегда: врежешь кому-нибудь — потом от жалости с ума сойдешь, сдержишься — со свету себя сживешь, укоряя в трусости. Пока он доехал до метро, настроение испортилось окончательно, тем более что на роман с девушкой надежды не оставалось. Однако времени до вечера было хоть отбавляй. Ислам доехал до метро «28 апреля», поднялся в город, постоял немного, поглядывая на лежащий слева вокзал.

Больше всего на свете он ненавидел железные дороги. Стук колес, запах мазута, гудок паровоза — все это означало, что каникулы кончились и надо возвращаться в ненавистное, пропахшее мочой и соляркой общежитие. Детство кончилось как-то очень резко, без всякого перехода. Первое время он даже ездил на вокзал провожать поезд, который шел в родной город. Поэтому, видимо, и ненавидел. Как-то он рассказал матери об этом. Она заметила: «Зачем же ты мучился, надо было сесть в поезд и приехать». И Ислам удивился тому, как все на самом деле было просто. Но что-то в нем самом не позволяло так поступить, какая-то внутренняя дисциплина. Он попытался возразить, говоря, что все равно не успел бы взять билет. «Это все несущественно, сынок, дал бы пять рублей проводнику и приехал. Запомни: если что-то решил — не останавливайся, иди до конца, принимай все возможные меры. Только в этом случае ты сможешь добиться чего-нибудь в жизни».

Он неторопливо пошел в сторону приморского бульвара, где разыскал свободную лавочку с забытой «Правдой» и просидел на ней до наступления темноты, поглядывая на целующиеся парочки.

Виталик Маленький выговорил еще один день отсрочки, объяснив это тем, что он не хочет навлекать подозрения на девушку, ведь родители, уехав на дачу, оставили ее одну. Если сейчас сообщить брату о том, что ее ждут, у того невольно возникнут подозрения, что она и в выходные встречалась с ним — нельзя бросать на нее тень.

— Слушай, Ромео, у тебя же с ней ничего не было, — возмутился АЛИ, — какие еще подозрения?

— Ну, если ты считаешь, что провести ночь с молодой девушкой — это ничего не было…

— Но ты же ее не…

— Заткнись, — предостерег Виталик.

— Не нервируй ребенка, — одернул Али Виталик.

— Нет, ты представляешь, Ислам, — не успокаивался Али, — она ему сказала: «Ложись рядом, я твоя», а он отказался, идиот!

— Сам идиот, — огрызнулся Виталик, почему-то виновато поглядывая на Ислама.

— Она хотела, чтобы ты ее взял, понимаешь, — кипятился Али, — а ты стал из себя принца изображать.

Досада, которую он испытывал, не поддавалась никакому измерению.

— Мне не надо никого изображать, я такой и есть.

— Такого случая тебе может больше не подвернуться, понимаешь?

— Что ты так переживаешь? — спросил Виталик. — Тебе-то что, какой твой дело?

— Да нет, никакой, — Али изобразил равнодушие.

Понедельник, как и всякий будний день, начался со стука в дверь. Это был мастер производственного обучения Миша Добродеев, долговязый мужчина лет сорока. Раньше он стучал в дверь ногой, пока Ислам не спросил у него, почему он это делает. На такой простой вопрос у Добродеева почему-то не нашлось ответа, поэтому стучать ногой он перестал. Входил он в комнату, держа наготове вместо приветствия какую-нибудь сальность или непристойность вроде: «Пацаны, кончай дрочить, пошли завтракать». И сам же смеялся своей шутке, брызгая слюной и показывая крупные редкие зубы. Раньше он был простым шофером, а потом по знакомству устроился в ПТУ. Пока они одевались, он стоял и непрерывно балагурил. Затем вел их в столовую, во всяком случае, со стороны так выглядело. Завтракал вместе с ними, затем сопровождал на утреннее построение перед главным учебным корпусом, где, куря украдкой, уже переминались городские ребята.

Из группы сварщиков третьего года обучения в общежитии жили только двое, Ислам и Алик, вздорный парень из Али-Байрамлы, который в последнее время в общежитии практически не жил, обитал у брата в Говсанах, пригороде Баку. Отношения Ислама с Аликом были натянутые, особенно после той драки, в которой ему подбили глаз. Произошло это вот как: группе выдали бесплатные билеты для коллективного похода в цирк. После окончания представления на автобусной остановке против цирка началось столпотворение — подходящие троллейбусы и автобусы брались штурмом, тогда Ислам и Алик решили пройти пешком до следующей остановки, но не успели они сделать и десяти шагов, как к ним подошли двое пацанов лет десяти и спросили сигарету. Когда Ислам покачал головой, изъявили желание проверить его карманы. После этого Ислам понял, что дело нечисто и огляделся по сторонам. Их было человек двадцать, таких же малолеток, и в руках они держали доски от деревянных ящиков. Кроме того, в стороне стояла группа взрослых парней, которые с интересом смотрели в их сторону, и это тоже было неспроста. Происходила обычная ловля на «живца». Ислам попробовал договориться с мальцами.

— Мы же мусульмане, — сказал он, — братья, давайте жить дружно.

— Тамбовский волк тебе брат, ара, — ответил один из них — видимо, армянин. В те годы в уличных группировках тусовались все национальности, этнических банд не существовало. Алик, стоящий в стороне, тоже попытался урезонить их.

— Ребята, кончайте, — робко произнес он.

— Со своей мамой кончать будешь, — ответил ему другой малец повыше и замахнулся доской. Алик отпрянул, молча снеся страшное оскорбление. Стоящий перед Исламом паренек достал из кармана тонкий, длинный складной нож, деловито раскрыл его и приставил к животу Ислама.

— Давай, — приказал он, — покажи карман. — Все это происходило на глазах у тысячи людей, на ярко освещенной неоновым светом площади, и поэтому казалось игрой.

— Карман, говоришь, а может, тебе задницу показать? — спросил Ислам.

— А ты что, пидорас?

— Отец твой педераст, — ответил Ислам.

Кто-то, подпрыгнув, ударил сзади, попав ладонью точно в глаз. Словно лампочка взорвалась перед лицом Ислама. Он нагнулся, стоял так, закрыв пораженный глаз рукой, а уцелевшим наблюдая, как улепетывает Алик. Оттого, что он не двигался, медлили и хулиганы, готовые в любой момент обрушить на него свои доски. Тогда он всей массой бросился на стоявшего сбоку пацана — сбив его с ног, выскочил из кольца и рванул вдоль тротуара, вслед поднимавшемуся вверх облепленному людьми троллейбусу. В котором, на счастье, оказался Тофик Ахвердиев, армянин из их группы — он высунулся из троллейбуса и подал Исламу руку, а когда на подножку вскочил один из преследователей, уже взрослый парень, пинком ноги сбросил его на землю и могучим усилием закрыл пневматические двери.

После того случая они разговаривали лишь по необходимости.

На построении выступил, как обычно, директор училища Ибад Ибадович, маленький упитанный человек, и, как обычно, долго говорил о плохой посещаемости занятий — при этом он несколько раз посмотрел в сторону Добродеева, отчего тот стал переминаться на месте. Построение закончилось, и Добродеев, выговаривая упреки старосте, повел группу в учебный корпус.

— Имей в виду, Васька, — сказал он старосте на прощание, — занятия сегодня до половины третьего, приду — проверю, хоть одного человека недосчитаюсь — ответишь по всей строгости военного времени, ты меня понял? — И оскалился: — В расход пущу.