Правила одиночества - Агаев Самид Сахибович - Страница 10

— Да-да, я ухожу, — подтвердила она, в ее голосе слышалась обида. Она поднялась, попрощалась и вышла из комнаты. Нодар пошел ее проводить. До Ислама вновь донеслись звуки короткого приглушенного разговора, затем клацнула железная дверь, и Нодар вернулся. Он был раздражен.

— Что-нибудь случилось? — спросил Ислам.

— Достала эта дура меня, — сказал Нодар, — один раз по пьянке влупил ей — теперь отвязаться не могу. Хорошо, Нана не подозревает ничего… В прошлый раз муж ее приперся, дебил, отношения выяснять, чуть с лестницы его не сбросил. Она, оказывается, ему уже призналась, что в меня влюбилась. Так вот: пожалеешь человека, подпустишь к себе, а она уже корни пустить норовит.

Нодар сокрушенно покачал головой. Ислам сказал:

— Жалость — это опасное чувство.

Да знаю я, — согласился Нодар, — в первый раз я из-за жалости сел. В одном месте сейф взяли, сдуру деньгами сорить начали — кто-то стукнул. Деньги у подельника дома спрятали. Когда нас взяли, он меня попросил на себя все взять — мол, у него ребенок маленький. Я как дурак согласился, все в абрагов играл. Тем более срок маленький давали, три года всего, но я из тюрем уже не вышел после этого.

— Почему так получилось? — спросил Ислам.

— Из-за побега. Хоть и не удалось, а срок добавили, а потом — пошло-поехало: то в бунте участвовал, то надзирателя избил, в общем, восемнадцать лет просидел, с небольшими перерывами.

Нодар рассказывал с легким раздражением, но Ислам все равно попросил: «Расскажи про побег». Нодар с грустью усмехнулся.

— Молодой я был, зеленый, домой сильно хотел. План простой был совсем. Котлован рыли на зоне, потом бетонировать стали. Бетон на самосвале привозили, я шофера из машины выкинул, говорю, колесо, спустило, он поверил — дверь открыл, из кабины выглянул. Три ряда колючей проволоки у нас было, я рассчитывал на машине протаранить их: первую сетку пробил, а на второй заглохла машина — надо было на второй передаче все время ехать, а я переключился на третью, перегазовку не сделал, короче, повязали меня.

Нодар отпил вина, спросил:

— Налить тебе?

— Нет, спасибо, — Ислам поднялся, — поеду я.

Нодар тоже поднялся:

— Подожди, вместе пойдем — на точку загляну, посмотрю, как торговля идет.

Торговая палатка Нодара находилась в двух шагах от его дома, но он все равно ездил на машине.

— Садись, подвезу, — сказал Нодар, — все равно тебе в ту сторону.

Ислам сел на переднее сидение, «мерседес» мягко тронулся с места. Дворами выехали на улицу, где между кинотеатром и овощным магазином стояла большая зеленая будка военного образца, в которой бойко торговали пивом. К окошку выстроилась длиннющая очередь. Вокруг, под разноцветными кленами, стояли деревянные зонты со столами посередине, за которыми пили пиво люди самого разного статуса. Над будкой висела художественно исполненная вывеска, на ней была изображена пенящаяся кружка пива, унылая вобла и залихватская надпись: «У Нодара всегда свежее пиво».

— Пойдем, — пригласил Нодар, — посмотришь, что и как. Изнутри будка была загромождена пивными ящиками.

У окошка стояла молодая женщина с тонким шрамом на щеке и принимала деньги, второй продавец отпускал пиво.

— Хорошо идет, — сказал Нодар, — в субботу три машины продали.

Из дальнего угла послышался смех.

— Это кто там? — спросил у продавца Нодар.

— Менты, — шепотом ответил тот.

За штабелями ящиков стояли двое мужчин и пили пиво прямо из горла, завидев Нодара, поздоровались, и один из них сказал:

— Вот, пивом угощаемся, не против?

— Ну что ты, друг, — укоризненно сказал Нодар, — на здоровье, приходи, когда хочешь. Вот, познакомься: мой товарищ.

Ислам обменялся с ними рукопожатиями.

— Кто это? — спросил Ислам, когда они вышли из будки.

— Один — уголовный розыск нашего района, второй — участковый, заколебали уже. Если бы ты знал, сколько пива на халяву выпивает местная милиция, ужас!

— Увы, знаю, — усмехнулся Ислам, — у тебя они пиво пьют, у меня с собой берут: пиво, сигареты, водку. Причем сигареты только «Мальборо», других они не признают, и, что характерно: никаких особых льгот я не имею. В тот день, когда истекает разрешение на торговлю, патрульные экипажи просто курсируют по нашей улице — вывесим мы новое или нет. Если нет, то полмагазина придется им раздать. Ладно, спасибо тебе за помощь, за угощение. Поеду я.

Ислам попрощался с Нодаром и уехал.

Адюльтер

Маша, опустившись на корточки, возила перед собой по полу тряпкой, вытесняя Караева. Чтобы не мешать ей, он переходил из комнаты в комнату, пока не оказался в кабинете. Там он сел в кожаное кресло, положил ноги на край письменного стола. Он думал о вчерашнем разговоре с журналисткой.

Азербайджанцы всегда торговали на московских рынках: цветы, зелень, фрукты, но в восьмимиллионном мегаполисе их почти никто не замечал, да и цены в советские времена на рынках были такие, что обыватели были на них редкими гостями. Все отоваривались в универсамах, поэтому, когда Караев в студенческую бытность говорил, что он из Азербайджана, нередко собеседник спрашивал: «Где это?» Массовое нашествие азербайджанцев на Москву случилось в начале девяностых, когда во всей республике остановились предприятия и оставшиеся без зарплаты люди подались на заработки в Россию. В основном это был сельский житель, не отягощенный интеллектом. Вырвавшись из пуританской среды, они вели себя довольно развязно: громко переговариваясь между собой, задирая женщин и девиц, ни во что не ставя окружающих.

В результате сразу восстановили против себя москвичей, которые и до них не отличались особой приветливостью и любовью к гостям столицы. В сознании обывателя прочно закрепился образ эдакого афериста, мошенника и вора. И особенно к созданию такого имиджа приложили руку получившие свободу слова журналисты. Газеты в погоне за тиражами наперебой публиковали сводки криминальных происшествий, в которых подозреваемые были либо «уроженцы Азербайджана», либо «выходцы с Кавказа», либо «лица кавказской национальности». Даже если свидетели утверждали, что преступники были светловолосыми, то обязательно говорили с кавказским акцентом. Караеву особенно запомнился один случай, когда в драке с продавцами арбузов был ранен олимпийский чемпион по плаванию. В половине первого ночи два спортсмена, проезжая на машине, остановились у клетки с арбузами. Спящие в палатке на ящиках продавцы — их было двое — почему-то в час ночи отказались продать им арбуз, при этом одна из девушек, спутниц спортсменов, нечаянно задела ногой гнилой арбуз и он разбился, после этого азербайджанцы напали на спортсменов и ранили чемпиона ножом, к счастью, легко.

Так описывали этот инцидент журналисты. Между строк Караев явственно видел другую картину: двух заспанных тщедушных азербайджанцев, вынужденных спать в сентябре на улице, чтобы охранять арбузы, ничего не понимающих спросонок; ужас, охвативший их перед двухметровыми пловцами с широченными плечами, требующих среди ночи открыть клетку и продать им арбуз. Особенно хороша была фраза про гнилой арбуз, она напоминала цитату из фильма «Мимино», когда свидетель утверждал, что подсудимый пошел в туалет, по дороге нечаянно стулом зацепил люстру и разбил ее.

В кабинет вошла Маша, стала протирать пыль.

— ПОЛЫ Я закончила, — сказала она, — можете ходить.

— Ничего, если я еще немного посижу? — попросил Караев.

— Конечно, — разрешила девушка, — можете сидеть, а если хотите, можете даже лечь.

И усмехнулась.

«Дерзит», — подумал Караев. Несколько дней назад, когда Маша занималась уборкой, он прилег на диван и мгновенно заснул. Уходя, Маша разбудила его со словами: «Проснитесь, спящий человек беззащитен».

— У вас там шахматы, вы играете? — спросила девушка.

— Очень редко.

— Я тоже давно не играла, — заявила Маша.

— Звучит как предложение, — заметил Караев.

— А вы не хотите? — спросила девушка.