Ничья земля - Валетов Ян - Страница 37

Потом подумал и добавил:

– Я и на своем месте, в общем-то, поступаю почти так же. Хороший дом, красивая жена, что еще надо человеку... Помнишь?

– Помню, – сказала Вика. – Только у тебя и жены-то нет.

– Дом есть.

– Да, дом есть.

– И ты есть.

– Ты уверен, что я есть?

– Уверен. Только не уверен, что у меня.

Она посмотрела на Сергеева, по-птичьи склонив голову набок, уже открыла рот, чтобы ответить, но передумала.

– Для всех, – сказал Михаил, – ты была и остаешься независимой журналисткой, человеком, у которого нет хозяев. Для меня тоже. Считай, что ты мне ничего не говорила.

– Спасибо за сочувствие, но хозяева у меня, получается, есть.

– Я бы не назвал это сочувствием. Скорее, пониманием.

– Ох, Сергеев, что может в этом понимать человек, у которого нет хозяина?

– Я не уверен, что у меня его нет, – сказал он. – Может быть, я просто об этом еще ничего не знаю?

Температура падала так стремительно, словно где-то там, за облаками, в верхних слоях атмосферы открылось окно и вниз хлынул космический холод.

Когда подоспевшие вадиковы гвардейцы выволокли их из прибрежных зарослей, одежда моментально схватилась ледяной коркой и встала колом, царапая немеющую кожу. Сводило мышцы – от ног и до лица, нос и кончики пальцев начали белеть. Повернув негнущуюся шею, Сергеев посмотрел на то место, куда пять минут назад рухнул вертолет. Даже масляных пятен было не видать на черной и блестящей, как тушь, водной глади – лопнуло несколько пузырей, и из-под воды с уханьем вырвались остатки воздуха.

Река на глазах схватывалась льдом – поражала нереальность происходящего. По воде разбегались слюдяные пластинки, потом, с тихим похрустыванием, превращались в ледяное поле, ползущее от берегов к середине реки. От рассыпанных то тут, то там полыней валил густой пар. Воздух, пронизанный неземным холодом, сгустился до плотности глицерина, трещали ветки деревьев, у земли клубился похожий на трубочный дым сизый туман.

– В палатки! – заорал Вадим, и в это время от холода у него лопнула нижняя губа и по подбородку потекла густая, почти черная кровь. – Там печки – и топить, топить!

Он сообразил, что возле палаток остались часовые, и проорал то же самое в уоки-токи – до палаток надо было еще добежать.

Сергеева, Молчуна и Матвея несли через заросли, как бревна на субботнике: с той же целеустремленностью и осторожностью. Благо, ударов хлещущих по телам веток они не чувствовали из-за окоченения.

Непорядки с климатом начались в первый же год после Потопа, не только на Ничьей Земле, а на всем континенте. Ученые связывали это и с изменениями геофизических условий на огромных территориях, и с чудовищными по интенсивности выбросами химических веществ: углеводородов, фенолов, фреонов и прочих радостей с разрушенных химзаводов. Озоновый щит над местом катастрофы превратился в решето. Летом, в ясные дни, которые, слава богу, случались не так часто, можно было запросто пойти пузырями от попадания прямых солнечных лучей. За сорокоградусной жарой вместе с ночной тьмой на землю падал холод, и температура июльским вечером снижалась до нуля. Шквальный ветер мог налететь средь бела дня, сокрушить вековой лес и тут же затихнуть, превратившись в подобие прохладного бриза.

Но такого холода, буквально рухнувшего на землю, Сергеев не помнил. Будь до палаток на километр больше – все они бы замерзли в пути.

В разгромленном лагере охотников пылал двухметровый костер – тело из него вытащили, и оно дымилось в стороне, распространяя вокруг себя запах пригоревшего бифштекса, особенно хорошо ощущаемый в ледяном воздухе. В палатке растопили буржуйки – металл печек начал медленно багроветь. Весь отряд сбился в одном месте, как отара овец в загоне. Вместе было теплее. О боевом охранении никто и не подумал – металл автоматов от мороза прикипал к рукам намертво, на оружии оставались куски кожи – нескольким бойцам уже оказывали первую помощь.

Сергеев чувствовал, как их раздевают, как растирают спиртом, как льют его же в горло, слышал, как трещит раскаленный металл буржуек, но все еще не мог произнести ни слова. Потом внезапно, словно повернули выключатель, его, завернутого в шерстяные одеяла, начало бить крупной дрожью. Настолько крупной и неудержимой, что стало трудно навести резкость – Михаил словно ослеп, только бился всем телом, как в судорогах. Рядом дрожал и трясся Молчун, за спиной подвывал пришедший в себя Матвей. Три богатыря на привале. От жара пылающих дров сосульки на волосах растаяли, по лицу, как слезы, потекла вода.

К конечностям возвратилась чувствительность, и вместе с ней пришла боль. Больно было очень, но то, что болит, не отморожено.

Рядом, на набросанные на дощатый настил матрасы, опустился Вадик, с подбородком, густо покрытым кровью, что делало его похожим на лопоухого графа Дракулу после плотного обеда, и, нагнувшись, заглянул Сергееву в глаза.

– Что, дружище, трясет?

Вопрос был по сути дурацким – попробуйте в таком состоянии кивнуть или сказать что-то.

– Ну, – сообщил Вадик, – жить будете!

И это радовало.

– Ты, Сергеев вообще молоток! Я такого в жизни не видал. Только в кино, в детстве. Как фильм назывался – не помню, я тогда маленьким был. Но точно, как там. Равви говорил, что ты крутой, но чтоб такое!

В палатке было шумно от голосов и сравнительно тепло, даже в нескольких метрах от разогретых печей. Кто-то уже нашел ящики с продуктами и, получив разрешение, вскрыл несколько банок с тушенкой. В воздухе запахло едой, потом, порохом и кровью. Трупы из палатки выбросили, но доски пола были залиты основательно.

«Настоящий запах войны, – подумал приходящий в себя Михаил. – Жратва, выделения и смерть».

– Спасибо.

Сергеев обернулся уже бодрее – все-таки отогрелся. Это был Подольский – лысый, синегубый и синеносый, страшный, как сама смерть.

Михаил попытался улыбнуться в ответ, но только скорчил рожу.

– Интересно, – сказал Вадик, – этот зусман надолго? Если на день-два, то перекантуемся, не баре. А ежели на пару месяцев – тогда все. Пиз...ц! Причем всем.

Сергеев помотал головой и промычал что-то невнятно.

– Что, Миша? – переспросил Вадик.

– Не будет, – выдавил из себя Сергеев. Получилось «нэ уде», но понять все-таки можно было.

– Что не будет?

И тут Сергеева как прорвало – подвижность разом вернулась к губам и языку.

– Долго это не будет.

– Почему?

– Мне объясняли – это как труба длиной в десять километров. Как глаз бури – знаешь, что это такое? Ни ветерка. Холодный воздух падает вниз, теплый летит вверх. Теплообмен, только с верхними слоями атмосферы. Если тебе от этого легче – там наверху сейчас тепло и сыро. А здесь, кажется, птицы позамерзали. Я никогда о таком холоде не слышал. Я слышал о перепадах в пятнадцать градусов. Сколько там было снаружи?

– Хер его знает, – беззаботно сказал командир штурмовой группы, – ну, не меньше минус сорока, сорока пяти. У меня термометра нет. Блин, я думал – мы в землю вмерзнем. Так сколько это будет длиться?

– До первого порыва ветра.

– Ну? – удивился Вадик. – А если его не будет?

– Будет, – сказал Сергеев, – куда он денется?

– Курить будешь? – простучал зубами Подольский. – Тут ребята ящик сигарет нашли. Хорошо жили, бляди!

Табачный дым наполнил легкие и в первый момент подействовал на Сергеева, как стакан водки, выпитый на голодный желудок.

Сигареты были свежие, крепкие, не отдавали складской затхлостью – такие на Ничью Землю попадали редко. То, что лежало на складах с допотопных времен, давно перестало пахнуть настоящим табаком, но пользовалось сумасшедшим спросом. Махра – махорка, которую выращивали на юге ЗСВ, – могла свалить мамонта, не только человека. Ее Сергеев никогда не курил, он предпочитал воздерживаться от табака неделями, чем давиться этой дрянью.

Заверещала рация.

– Равви, – сказал Вадим, – тебя.

Сергеев взял уоки-токи.

– Был бы ты моим бойцом – уже б представил бы к ордену Красного Знамени, – пробасил Равви в динамике. Голос доносился почти без искажений.