Александр Грозный. Исчадия Ада (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 18

Однако сейчас Александр точно знал, где и как искать старцев. Он, не надеясь только на русский авось, в последнее время часто «нырял» в тонкий мир и исследовал энергетический «атлас» тех мест. Исследования показали, что ему надо перемещать свою тушку и подарки к Кирилло-Белозерскому монастырю. Именно там и собиралась, покинув свои скиты, так нужная ему и многострадальной Руси духовная рать.

Никому из дворян, коих, правду сказать, было в Ростове не так уж и много, а кто был, те занимались делами по подведомственным «приказным избам», Александр не раскрыл реальный маршрут своего путешествия. Адашеву он сказал, что поедет вверх по Донцу навстречу Вишневецкому и Курбскому. Хочет, де, посмотреть на открытое ими месторождение каменного угля.

По правому высокому берегу Дона раскинулись деревушки по два-три-четыре строения с прилегающими к ним полями, проходил основной торгово-почтовый тракт с «ямами» на котором несли службу сторожевые казачьи дозоры. Тракт считался безопасным, а потому, отъезд царя всего лишь с полусотней конных воительниц, никому не показался странным. К слову сказать, и кони были не настоящие. Нашлись не особо щепетильные оборотни, возившие на себе кикиморок. Санька даже полагал, что «всадниц» и «коней» связывало нечто большее, нежели служба, но вдаваться во взаимоотношения «тонкого плана» между нежитью он не хотел.

От Ростова отъехали вёрст на двадцать, когда Санька выполнил «оверкиль» своей матрицы, прихватив вместе с телом повозки и «конных» воительниц, и «полетел» в северо-западном направлении. Если ехать посуху, то на дорогу пришлось бы потратить не меньше двух месяцев, а в тонком мире Александр словно прокручивал под собой интерактивный глобус. Саньке нравилось перемещаться в ноосфере. Он научился, почти проявляясь, чувствовать плотность воздуха, что давало ощущение полёта. И тогда можно было вроде бы как «парить».

Однако сейчас Саньке было совсем не до «парения», при котором ресурсы силы растрачивались гораздо быстрее. Ему хотелось как можно скорее очутиться в заповедных лесах озерного края. Он много слышал о тех местах и в этом мире, и в том, но ни разу там не был. Александр только сожалел, что не имеет самого плохонького охотничьего ружьишка.

Смоделированные им винторезы для охоты с подхода не годились. Слишком тяжёлая получилась штуковина. Был с ним конечно, лук, и Санька на него рассчитывал, но, как уже говорилось ранее, охоту стрелами Александр не любил.

Монастырь открылся, «светясь» аурой иноков. Субъективно для Александра прошло не более тридцати минут. Он «летел» на максимальной скорости.

[1] Штука (полотна) — старая мера длины, не имеющая определённого значения. Ткань в куске. Равнялась в среднем 48 локтям. Штука других тканей равнялась 30 — 79 локтям. Применялась при продаже ткани.

Глава 11

Переключив матричное видение на зрительный видеоряд, Санька увидел «далеко внизу» уже привычную для него картину множества больших и малых рек, ручьев, несущих свои воды в великую русскую реку, вытекающих из озёр или впадающих в оные. Раскинувшееся перед ним Северское озеро заставило вспомнить, что он забыл приготовленную специально для подарка плетёную шёлковую нить, годную для вязки сетей. Санька, негодуя на забывчивость, поморщился, но потом улыбнулся и подумал, что будет повод сюда «зайти» к старцам ещё раз.

Александр не знал, как у него повернётся язык, говорить с людьми, избравшими стезю исправления своей души посредством ухода от всего мирского. В той своей жизни он не был слишком верующим. Крещёным был, а в воскрешение человека, распятого на кресте, не верил. Ну, или сильно сомневался, по крайней мере.

В этом мире Санька, пристав к царскому двору, вынужден был посещать молебны и общаться со священниками, но понимания христианства не обрёл, ибо его трактовка от храма к храму разнилась. Да и интереса к религии Александр не обрёл.

С новорождённого существа обретя свободный от страстей дух, Александр не переживал за настоящее и будущее. Он просто «плыл по течению» используя свой попаданческий разум и опыт прошлой жизни. Ему повезло, что его здешние родители, выросшие в почитании «древних» богов сразу приняли его, как сына Велеса. Да и как было не принять за него, когда и шаман, и староста деревни признали и унесли сына в лес, положив в берлогу медведицы.

Родители Саньку не только почитали с первых лет его жизни, но и слушались. Благо, что речи малолетнего сына были вполне разумны и давали реальные, полезные для семьи, результаты. Слушался его и царь Иван Васильевич. Вернее — не слушал, а прислушивался к его советам. Адашев же, вылеченный Санькой мистическим образом, вообще сразу поверил в его волшебную сущность и стал боготворить. Гибель царя Ивана Васильевич, фальсификация документов о рождении Александра и нежелание Владимира Старицкого бороться за великокняжеское место, привели Саньку на царский престол. Однако новоиспечённый «царь» сразу определил себе место в структуре управления государством, указав на Воронеж, на Дон и на море

Адашев тоже считал, что важнее захватить южные и восточные земли, примыкающие к берегам двух рек, соединяющих Русь с Персией и Византией. Захватить и защитить их границы. Поэтому Александра поддержал, сам взялся управлять Москвой, но произошла замятня[1], предсказанная Александром.

Теперь Александр сам по себе не волновался, но как разговаривать со старцами не знал, ведь многие из них тоже, как и он, были просветлёнными. Его терзала одна мысль: «Увидят, или не увидят?» Он видел светлые ауры старцев даже с высоты своего «полёта», а они? Видели ли его они? Хотя о его прибытии к ним старцы знали. Знали, когда придёт и куда. И это Саньку восхищало.

Александр «высадился» на дороге, идущей от Вологды между Кирилловым монастырём и небольшой деревушкой, прозванной Никольским торжком, в коей монастырь закупался продуктами, а так же селились монастырские послушники, взявшие на себя обязанность снабжать продуктами старцев, живших в одиночестве.

Выстроив свой отряд на дороге, Александр тронулся в путь. Дорога, кое-где проходившая по гатям, собранным из дубовых, не плотно пригнанных друг к другу, расколотых вдоль, половинок брёвен, уложенных на длинные лаги из цельных стволов сосен и елей. Там, где гать упиралась на твердь, дорога под тяжёлыми повозками прогибалась и трещала изрядно.

Вскоре доехали до перекрёстка, ведущего в сторону Ферапонтовской обители и стали попадаться, движущиеся к Кирилову монастырю старцы. Первый встреченный попутчик заслышав скрип повозок и топот копыт оглянулсяю. Остановился и, дождавшись князя, молча склонился перед ним поясным поклоном. А распрямившись, так же молча, но с явным интересом стал разглядывать, подъезжающий поезд из пяти повозок, конных воительниц и светлого князя, сидящего, к слову сказать, на нормальном скакуне, облачённого в сияющую на солнце чешуйчатую броню (мало ли кто из кустов стрелу кинет).

— Здрав будь, странник, — приветствовал путника Александр.

— И ты здрав будь, княже, — ответил старик, определить возраст которого из-за густой бороды и взлохмаченной шевелюры чёрного цвета, укрытой треухом, не представлялось возможным. Край шерстяного платья, приподнятый над землёй до колен за счет подворота одежды за пояс, обнажал крепкие ноги, обмотанные в холстину и обутые в потрёпанные лапти.

— Сколько же он идёт? — подумал Санька. — Сколько же они, эти старцы, вынуждены пройти, чтобы встретиться со мной? И какой будет результат этой встречи?

— Подвезти тебя, странник?

— Подвези, коль не трудно, — не стал отказываться старец.

Санька, заранее предвидя подобные дорожные встречи, взял с собой пару пустых санных повозок для перевозки людей. На повозках, используемых, в основном, для перевозки переселенцев, на бортах и корме были установлены лавки, а между скамьями и и под имелось значительное место для поклажи или детей. В каждую повозку могли сесть до двадцати пассажиров, если, конечно запрячь в них четвёрку крепких лошадок.