Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Фергюсон Ниал - Страница 64

Во время Июльского кризиса политики, особенно английские, часто апеллировали к “общественному мнению”. 25 июля 1914 года Эдвард Грей заявил английскому послу в России, что “общественное мнение [не] …позволит нам воевать из-за склоки по поводу сербов” (то же самое сказал Фрэнсис Берти, посол в Париже){955}. Шесть дней спустя Джозеф Пиз высказался в дневнике о решении кабинета министров, гласящем, что “общественное мнение не позволит нам поддержать Францию”, хотя “применение силы в отношении Бельгии может переменить [эти] настроения”. (Это заявление Грей торжественно зачитал германскому послу Лихновскому{956}.) “Британское общественное мнение, — докладывал в Париж посол Жюль Камбон, — играет в текущих событиях настолько важную роль”, что нужно любой ценой избежать начала мобилизации прежде Германии{957}. В 1915 году Грей вспоминал, что “среди вещей, возмущавших его сильнее всего” в июле — августе 1914 года, выделялось то, “что он был не в силах самостоятельно определять политический курс и выступал лишь голосом Англии”{958}. Но если в обществе наблюдалось воодушевление (о чем может свидетельствовать могучий приток добровольцев), то выбор политиков в пользу войны уже не представляется неизбежным.

Тем не менее появляется все больше свидетельств, опровергающих тезис о якобы всеобщей воинственности. Да, на улицы вышло множество людей, однако неверно приписывать им исключительно “воодушевление” или “эйфорию”. В той ситуации отчаяние, тревога и даже милленаристские страхи были обычной реакцией.

Удивительно вот что: даже политики и военачальники, развязавшие войну, не испытывали по этому поводу особенного энтузиазма. Бетман-Гольвег и Мольтке были мрачны, не говоря уже о кайзере. Мольтке, когда началось наступление, буквально оказался на грани нервного срыва. По словам очевидца, 4 августа, когда германский министр иностранных дел Ягов получил известие о том, что англичане объявили Германии войну, “на его лице появилось… выражение страдания”{959}. Накануне вечером Грей сравнил войну с “огнями, гаснущими по всей Европе”. Он сказал другу: “Мы не увидим, пока живы, как они зажгутся снова” (это прозвучало эпитафией эпохе){960}. Ранее в тот день Асквит в своем рабочем кабинете в Палате общин сказал супруге просто: “Все кончено”, и оба они “из-за слез не могли более говорить”{961}. Черчилль, напротив, испытывал душевный подъем. 22 февраля 1915 года он признался Виолетте Асквит:

Черчилль был неисправимым оптимистом и всегда верил, что легкий способ выиграть войну все-таки есть. Его жена, по-видимому, этой заинтересованности не разделяла{963}.

Безусловно, большинство членов социалистических и пацифистских организаций восприняли войну с ужасом. Это немаловажный фактор, учитывая электоральные успехи социалистов до 1914 года (глава 1). Конечно, европейские социалистические партии и профсоюзы оказались неспособны предотвратить войну: с ее началом Второй Интернационал после дебатов и резолюций фактически распался на национальные секции. Клич к всеобщей антивоенной забастовке не был услышан из-за призывов поддержать войну, которую правительства всех враждующих стран сумели представить как оборонительную. Наиболее хорошо известна ситуация с Социал-демократической партией Германии (СДПГ), хотя английская Лейбористская партия действовала примерно так же.

Почти весь июль газета Vorwärts (главный печатный орган СДПГ) выражала серьезные сомнения касательно австрийской политики в отношении Сербии и призывала правительство к достижению “взаимопонимания” с Францией и Великобританией{964}. Лидеры социал-демократов чувствовали себя настолько уязвимыми, что двое из них, Фридрих Эберт и Отто Браун, 30 июля даже уехали в Швейцарию, опасаясь репрессий. А днем ранее Эберт и его товарищи заверили германские власти в том, что они “не планируют никаких действий (всеобщая или частичная забастовка, акты саботажа и т. д.) и поэтому не должны внушать никаких подозрений”. К 4 августа некоторые депутаты от СДПГ — среди них ревизионист Эдуард Давид — дошли до того, что даже аплодировали выступавшему в рейхстаге Бетман-Гольвегу. Лишь 14 депутатов от СДПГ (из 110 членов фракции) высказались против вотирования военных кредитов (среди них непримиримый антимилитарист Карл Либкнехт, который двумя неделями ранее произнес имевшую успех речь — на французском языке — примерно перед 10 тысячами социалистов в Конде-сюр-л’Эско){965}. Девять дней спустя Эберт невозмутимо записывал в дневник ложь германского правительства, будто Франция и Италия еще 23 июля начали мобилизацию против Германии{966}. Эберт, как и большинство лидеров СДПГ, принял официальную линию — воевать необходимо для отражения агрессии самодержавной России (der Krieg gegen Zarismus) — и принял из рук Бетман-Гольвега оливковую ветвь “гражданского мира” (Burgfrieden), надеясь на выполнение своей неофициальной реформистской повестки дня{967}. В мае 1915 года Артур Гендерсон (в августе 1914 года подготовивший вместе с Кейром Харди пылкое антивоенное “Воззвание к рабочему классу”) занял в правительстве Асквита пост министра образования. Два других члена парламента от лейбористов согласились на менее значительные должности в правительстве.

Те из левых, кто, несмотря на разглагольствования о национальном единстве, продолжали осуждать войну, оказались в абсолютном меньшинстве. Трудно поверить, что “тысячи рабочих”, которые 29 июля в Берлине “переполняли митинги и выступали на улицах против войны и за мир”, неделю спустя растворились в воздухе. Нет, они были среди почти полумиллиона человек, участвовавших в антивоенных демонстрациях в конце июля в Германии{968}. То же касается десяти тысяч парижских социалистов, слушавших выступление Либкнехта 13 июля{969}. Германские социалисты, в августе отклонившиеся от партийной линии, и пользовавшиеся некоторой общественной поддержкой, оказались удивительно податливыми перед угрозой официального преследования. В 1915 году, когда Либкнехт и его товарищи начали выпускать антивоенную газету Internationale, они успели продать 5 тысяч экземпляров, прежде чем власти конфисковали оставшиеся 4 тысячи{970}. Независимая рабочая партия Великобритании пользовалась скромной, однако стабильной поддержкой — особенно в Шотландии, где ее лидеры вроде Джеймса Макстона, казалось, получали удовольствие от конфронтации с властями, даже если это грозило тюремным заключением. Позицию Макстона, вероятно, полнее всего отражает сочиненная им песня[29]: