Вопрос цены (СИ) - Костадинова Весела - Страница 71

Он замолчал, его глаза были устремлены в окно, но я видела, что он находился где-то далеко, во власти своих воспоминаний. Олег словно ушёл вглубь своей боли, в то время как я пыталась осознать всё, что услышала.

— Я помню, как она кричала, — прошептал он, словно эти слова были на грани слышимости. — Я помню, как её лицо искажалось от боли, и как она пыталась прикрывать меня, даже когда это было бесполезно. Я тогда был слишком мал, чтобы что-то сделать, но достаточно взрослым, чтобы понять, что происходит.

Его рука сжалась в кулак, и я почувствовала, как напряжение снова захлестнуло его.

— А потом, когда мне было шесть, она снова забеременела. И родила дочку, мою сестру. Вот тогда, Лив, мы и узнали, что такое настоящий страх.

Он замолчал, дыхание стало неровным, как будто он пытается взять себя в руки, но воспоминания, которые так долго оставались глубоко спрятанными, не давали ему покоя.

— Я был старшим, но ничем не мог помочь, — прошептал он, едва слышно, но каждое слово отдавалось эхом боли. — Я понимал, что должен был защитить её, но был слишком слаб.

Меня трясло от ужаса, но я прикусила язык до крови и молчала.

— Изо дня в день он издевался не только надо мной и мамой, но и над ней, над беспомощной малышкой. — Я столько раз пытался рассказать, — продолжил он, его голос стал чуть дрожать, — пытался обратиться за помощью, но всем было всё равно. Общество просто не хотело верить в это, не хотело смотреть в лицо реальности. Для всех он был успешным, уважаемым человеком, за которым прятался монстр.

Олег замолчал, его рука всё ещё была сжата в кулак, но я почувствовала, что в этот момент он был готов открыться полностью.

— Он знал, как делать всё так, чтобы никто не догадался, — продолжил Олег, его голос наполнился горечью. — Он бил так, чтобы не оставалось следов. Он прекрасно знал, как сохранять свой «идеальный» образ для окружающих, продолжая ломать нас изнутри. Для него это была игра, и он был в ней мастером.

Он снова замолчал, и я чувствовала, как внутри меня всё перевернулось от его слов. Этот человек, которого я знала как сильного, уверенного в себе, пережил такую тьму, с которой никто не должен сталкиваться, тем более ребёнок.

— Лив, — сказал он, встретившись со мной взглядом, — я был просто маленьким мальчиком, которого никто не хотел слушать. Я вырос в тени этого человека, понимая, что мне некуда бежать, и никто не спасёт нас.

Он молчал, молчала и я, сидя на кровати и чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

— Лив, — снова заговорил он, его голос был тихим и напряжённым, — я понял тогда, что никто не придёт на помощь. Никто не спасёт нас. Ты понимаешь, как это ощущается для ребёнка? Когда ты живёшь в постоянном страхе и никто не видит твоей боли. Все закрывают глаза, потому что это проще, чем признать, что зло может скрываться за красивыми фасадами и улыбками.

— После того как мне исполнилось десять, всё стало только хуже, — его голос дрожал от сдерживаемых эмоций, он будто загонял себя в угол воспоминаний, которые так долго пытался забыть. — Отец перестал сдерживаться. Он больше не делал вид, что всё под контролем, и не скрывал свои инстинкты. Он начал избивать и насиловать мать прямо передо мной… каждый раз. Он хотел, чтобы я это видел. Хотел, чтобы я понял его «уроки».

Олег замолчал на мгновение, его дыхание стало тяжелее, как будто вспышки ярости снова поглощали его.

— Он хотел, чтобы я стал таким, как он, — выдавил он из себя с едва сдерживаемым отвращением. — Он говорил, что женщины — это не люди, что они существуют только для одного. Что они созданы для того, чтобы удовлетворять мужчин и терпеть боль. И он хотел, чтобы я это усвоил… чтобы я принял это как правду.

Его лицо исказилось, и он внезапно зарычал, как дикий зверь, который столько лет был загнан в клетку. Это был не просто крик боли — это был крик человека, который всю жизнь сражался с тенью своего отца, с тем злом, которое нависло над ним с детства.

— Мне было тринадцать, когда он сказал, что я готов. И привел мне Мими.

— Мими была одной из тех женщин, которые иногда приходили к нам домой, — продолжил он, его голос стал тише, словно он рассказывал что-то, что предпочёл бы не вспоминать. — Он привёл её ко мне, сказал, что я должен стать «настоящим мужчиной». Это был его очередной «урок». Он смотрел на меня так, будто ждал, что я сделаю то, что он приказал. Что я стану таким, как он. Он хотел, чтобы я сломался тогда.

Олег замолчал, его дыхание стало рваным, и я чувствовала, как он борется с этими воспоминаниями.

— Но я не мог, Лив, — его голос задрожал, и я увидела в его глазах ту боль, которая никогда не оставляла его. — Я не смог. Я отказался. Я сказал, что не могу так поступить, что не буду. И тогда он… он избил меня так, как никогда прежде.

Я чувствовала, как холод пробежал по моей спине. Этот ужас, эта жестокость… Я не могла представить себе, что Олег пережил в тот момент.

— Он сказал, что я слабак, что я никогда не стану мужчиной, — продолжал Олег, его голос стал ледяным. — Что я недостоин быть его сыном.

— Тем вечером он выпил. Много, слишком много, Лив. И сказал, что раз я не смог со шлюшой, то он заставит меня….

Мне хотелось закричать, чтобы Олег замолчал. Заткнулся. Не говорил того, что должен сказать. Пришлось закусить губу до крови.

— Он… он хотел показать мне, что такое быть «мужчиной». Своими руками.

Олег замолчал, и тишина в комнате стала оглушающей. Я видела, как он с трудом сдерживает эмоции, как в его глазах отражается тот кошмар, который он пережил в тот вечер. Мне было так больно за него, что я не могла найти слов.

— Он привел сестру…. — слова упали как камень в воду.

— Он привязал меня к батарее, мать закрыл в ванной.

Нет, нет, нет….

— Он заставлял смотреть и слушать плач Риты и вой матери из ванной.

— Я рвался… — продолжил он тихо, почти шёпотом. — Я рвался так сильно, что разрезал себе руки, но сил у меня не хватило. Я был слишком слаб.

Моё сердце разрывалось от боли за него, за его сестру, за мать. Это был самый ужасный кошмар, который я могла себе представить. Внутри всё переворачивалось, и слёзы навернулись на глаза, но я не могла даже плакать. Слова, которые он произносил, были слишком ужасны, чтобы осознать до конца.

— Когда он закончил, она еще дышала, Лив.

А я не могла дышать. То, что он описывал, выходило за пределы моего понимания. Я не могла представить себе этот кошмар.

— Он взял нож… и начал резать меня, — его голос задрожал, но он продолжал, как будто эти слова были единственным способом освободиться от боли. — Снова и снова. Каждый раз, когда я пытался освободиться, он просто смеялся и продолжал резать. Ему это доставляло удовольствие, Лив. Я был для него всего лишь ещё одной жертвой.

Я почувствовала, как моё сердце сжимается от боли за Олега, за всё, через что он прошёл. Этот человек прошёл через такой ад, который невозможно было себе представить.

— И эта боль… — продолжил он, — она освободила меня, Лив. Это сложно объяснить, еще сложнее — понять и принять. За завесой боли, когда в глазах у меня темнело и я почти потерял сознание, я вдруг понял, что другой, что никогда не стану таким, как он. Я не мог стать тем чудовищем, что стояло передо мной. Боль… невыносимая, нечеловеческая, особенно когда он резал мой живот, — он на мгновение замолчал, словно снова переживал тот момент, — она стала моим спасением. Эта боль, Лив, — продолжил он после короткой паузы, словно собираясь с мыслями, — она разделила мою жизнь на «до» и «после». Она стала той границей, за которую я никогда не хотел возвращаться. Когда всё внутри горело огнём, когда тело ломалось под его ударами и лезвием ножа, я понял, что больше не боюсь. Боль забрала у меня страх, а с ним — и его власть надо мной. Это было как освобождение, Лив, страшное, жестокое, но необходимое.

Я слушала его, не в силах найти слова. Олег, которого я знала как сильного, непоколебимого, стоял передо мной, открывая свою душу, раздираемую болью прошлого. Он пережил не только физическую пытку, но и пытку своего духа, и в этой бездне нашёл своё спасение.