Меч Тамерлана (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 23

Тут уж я решился влезть в разговор:

— Миша, тебя послушай — так мы только ради грабежей в поход и отправились!

Дружинный осекся, обиженно затих. Шемяка же наоборот засиял, подбоченился — пришлось осадить и его:

— Но и ты, Иван, далеко не прав в своих суждениях… Слышал про крестовые походы?

К моему удивлению Иван согласно кивнул — хотя, чему тут удивляться? Ядро ушкуйников прибыло из новгородских земель, сам Шемяка с Новгорода. А Вечевая республика имела самое тесное сообщение с Европой — и в Новом граде были в курсе многих событий, неизвестных в прочих пределах Руси… Да о чем я говорю? Вон, Василий Буслаев, богатырь из новгородского эпоса успел даже побывать в Иерусалиме!

— Ну, раз слышал… Крестоносцы освободили от сарацин многие земли, ранее принадлежавшие ромеям — и основали несколько своих княжеств в Сирии, Ливане и собственно, на Святой земле. Также они взяли Иерусалим — и в великом ожесточении уничтожили всех его жителей. Не только воинов и боеспособных мужчин, но также женщин и детей, и стариков… Не только мусульман, но и евреев, и даже православных христиан. Немногие рыцари пытались остановить это кровавое безумие и дали защиту невинным…

Я прервался, наблюдая за реакцией взволнованного Шемяки — после чего продолжил:

— Прошло менее ста лет — и Саладин вернул Иерусалим мусульманам. Но по условиям сдачи города он позволил покинуть город тем его жителям, кто заплатит за себя выкуп; часть пленников султан освободил. Чувствуешь разницу?

Немного запутавшийся Иван все же утвердительно кивнул — и тогда я продолжил:

— Обезумевшие крестоносцы исказили принцип «аще кто положит живот свой за други своя» — подразумевающий, кстати, не только смерть в бою! — на совершенно антихристианское «убей неверного — попадешь в Рай»! Последнее скорее заимствовано у фанатиков-мусульман, исказивших собственное вероучение — вроде ассасинов, к примеру… Так вот, мысль моя проста — нельзя убивать во имя Бога, нельзя убивать за то, что человек верует иначе. Да, можно сражаться с врагом, пришедшим на твою землю, призывая Господа на помощь! И если ты падешь в такой сече, тогда и исполнится — «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя». Ведь павший воин, защищавший родную землю, пожертвовал собой ради родных и близких, и прочих сородичей — обороняя свой дом и дома соратников… Защищая общее на всех нас Отечество. Но!

Предупреждающим жестом я остановил Михаила, намеревавшегося было влезть в разговор:

— Но защищать родную землю приходится порой и в ответных походах на врага. Ибо невозможно сокрушить противника лишь в обороне — вот, разбили мы татар на Куликовом поле, а уже через год Тохтамыш начал готовить новый поход. Мы ударили первыми, разбили хана в Булгаре — так ворог вновь копит силы, желая отомстить… Потому и приходится нам вновь идти в поход!

Переведя дыхание, я продолжил:

— Но не для того, конечно, чтобы грабить и истреблять простых жителей, отомстив им за прошлые татарские разорения, нет. Мы должны лишить Тохтамыша столицы, забрать его серебро, забрать его мастеров. Хан, не сумевший защитить свой стольный град — это хан уже наполовину… И не каждый бек или мурза приведет ему своих нукеров в следующий поход. Хан без серебра — хан на четверть, ведь он не сможет заплатить даже своим приближенным! А орда без кузнецов-оружейников — это орда уже без тяжелой конницы…

Кивнув дружинному, я посмотрел тому прямо в глаза:

— Именно поэтому, Миша, ты не совсем прав. Ведь в этом походе мы защищаем родную землю также, как защищали ее на стенах Ельца от татар Ак-Хози! Другое дело, что надежду на спасение души имеет тот воин, кто падет в битве с басурманами — а не тот, кто убивает их без разбора во время грабежей… При этом не различая, кто перед тобой — сложивший оружие воин или беременная женщина! Такому богатырю одна дорога — в адское пекло…

Объяснил как смог, как сам все понимаю — и вроде как даже получилось. Задумались и Михаил, и Иван — но некоторое время спустя ушкуйник упрямо изрек:

— Все одно в церкви что делать? Часами спину гнуть да поклоны бить? Так и лоб расшибить можно… Что я, сам не могу помолиться?

Последнее утверждение вызвало невольную усмешку дружинного:

— Что, неужто сам молишься?

Шемяка мотнул гривастой, нечесаной головой:

— Молюсь! Перед каждым боем молюсь!

— Это как? Господи, спаси и сохрани?

Иван чуть даже покраснел:

— А хоть бы и так! О чем еще просить-то?

Миша пожал плечами:

— Да о чем посчитаешь нужным… Вообще-то нормальная молитва — короткая и по существу. Вот только… В храме-то человек молиться не один, а с другими прихожанами, соборно. Слышал, как Господь заповедовал? Где двое соберутся во имя Мое, там Я посреди них! Значит, в храме-то благодать Святого Духа пребывает, не иначе… И молитвы наши будут услышаны куда как быстрее, коли Господь пребывает с нами на литургии!

На мгновение прервавшись, Михаил продолжил:

— А что долго служба идет — так ведь прихожане не только за себя и родных молитву читают. Но и за всю землю нашу Русскую, и за народ, и за князей, и за все наше воинство! Пока течет искренняя, соборная молитва из храмов к Небу, будет стоять и наша земля! Не случайно же Господь назвал христиан солью земли… Наконец, без церкви нет и святых Таинств — того же крещения, венчания… Исповеди и причастия.

В этот раз усмехнулся Шемяка:

— Ну, вот и что твоя исповедь? Что же, человек исповедается священнику, и грешить перестанет, так⁈ Вон, пойду покаюсь, что убил — а за воротами храма снова убью? И снова покаюсь⁈

Дружинный покачал головой:

— Во-первых, о своих грехах исповедуются Господу, перед Ним и каются — а батюшка этому покаянию только свидетель… И знаешь, как говорят? Нет веры без дела… Исповедь не может быть искренней, настоящей, если человек грешит, а потом грехи свои с легкостью повторяет, думая — вот, согрешу и снова исповедаюсь. Нет, брат лихой, так не пойдет!

Сделав очередной гребок, Миша продолжил:

— Конечно, люди не безгрешны. И в борьбе с грехом нам и дарована исповедь, как важнейшая средство на пути к спасению… И да — грехи, конечно, повторяются. Коли то не смертные грехи вроде блуда, прелюбодеяния, воровства или убийства… Ну, про убийство в бою я речь не веду — но вот после боя, на кураже над побежденными… Этого быть не должно.

Немного помолчав, Миша продолжил:

— Смысл в чем? За смертной чертой нам бесы все грешки припомнят — но за раскаянные, исповеданные и разрешенные священником грехи спросить уже не смогут. Вот и каются люди, каются… И думаешь, так легко рассказать вслух о самом стыдном, в присутствии священника? Когда язык не поворачивается вслух произнести, что делал — потому как срамно или стыдно⁈ Вот и думай, легко ли исповедаться — и есть ли в твоей исповеди искреннее раскаяние… Сам же ведь ни разу не испытал этого таинства?

Иван промолчал, не найдясь, что ответить — до того серьезна речь моего ближника, до того тверды его слова… Но тут уж не удержался и я сам:

— Ну, положим, с исповедью все ясно. А что же причастие? Как понять это таинство, Миша? Сможешь объяснить своими словами?

Дружинный, немного подумав, ответил:

— Дивны мне твои слова княже… Но попробую.

Сделав еще один гребок — и секунду помолчав, гридь начал свой сказ:

— Таинство Евхаристии Господь заповедовал всем христианам на Тайной Вечери — еще при земной жизни. Если кратко — вкусив Тела Христова и Крови Христовой человек и сам становится единен с Господом… Иначе это называется Богообщением — и через причастие человек получает как сильнейшее средство борьбы с грехами и искушениями, так и порой, телесное исцеление. Но также Евхаристия с греческого означает Благодарение — выходит, причащаясь, мы благодарим Господа за Его жертву, за распятие, принятое за все наши грехи! За спасение от геенны огненной, ставшее возможным после сей жертвы… И за Его помощь и заступничество уже в нашей земной жизни.

Помолчав пару секунд, Миша продолжил: