Цель — выжить. Шесть лет за колючей проволокой - Фритцше Клаус - Страница 54

С девяти часов сижу в холле гостиницы. Жду встречи и боюсь ее. Любой психолог объяснил бы нам, что перетащить прошлое в настоящее невозможно без опасных потерь качества, особенно в делах любви. Мы с Жанной друг в друга влюбились за миг, как будто молния нас поразила. Эта эмбриональная любовь разрасталась в гиганта при отсутствии субъекта любви. Эти мнимые душевные нагрузки не успели разрядиться никуда.

Какое-то огромное воображаемое счастье свалилось на нас, и реально поздно догнать его. Но, очевидно, ни Жанна, ни я не желаем думать разумно. Сбросить бремя несбывшейся любви? Дай Бог, чтобы было не так. Открывается дверь холла, заходит молодая женщина, останавливается, смотрит вокруг и со вспышкой в глазах и с незабвенной улыбкой приближается ко мне. Узнала меня, а я на улице прошел бы мимо нее.

Стыдно? Облик ее в моей памяти зафиксирован в длинном черном платье, с прической для выступления на сцене, а передо мной женщина, проехавшая 300 километров в одежде нормального пассажира железных дорог.

Дружеское приветствие проходит не без признаков застенчивости с обеих сторон. Сидим в холле недолго. Многолюдно кругом, нелепо себя чувствую. У нас обоих есть желание сбежать в совместное одиночество. Договорились погулять в ПКО имени Горького. Удается нам сбросить напряжение, и гуляем целый день при прекрасной осенней погоде.

Проводим вместе еще один день. Сидим на скамейке под Кремлевской стеной, греемся на солнце. Побывали у могилы Неизвестного солдата, завидуем молодым парам, которые справляют свадебное торжество. Потом идем в гости к сестре Жанны. Сижу на кромке ее постели, когда она легла из-за сильной головной боли. Это были счастливые часы. Бегаем сквозь настоящее, не думая о будущем. Вопрос, что могло бы быть, если бы сумели преодолеть дальнее расстояние еще в 1947 году — одиннадцать лет тому назад, — не трогаем. Два дня в том неестественном мире, куда нас перебросило в свое время за эстрадной сценой. Боюсь, что Жанна все же не совсем потеряла надежду на совместное будущее. Обратный путь в реальный мир тяжелый для нас обоих. Реальный мир сбыться нашим мечтаниям не дает. Прощание не без слез.

Но, прежде чем расстаться с Жанной, обращаюсь к ней с просьбой. В 1955 году появился на свет составленный мной русско-немецкий металлургический словарь. Вспоминая о том, что основам технического перевода научился на базе трофейного оборудования, этот труд я посвятил Николаю Порфирьевичу Кабузенко. Такая фраза напечатана на первой странице книги.

При выезде в Москву я взял с собой экземпляр словаря, мечтая, что найдется человек, кому можно будет поручить поискать Н. П. Кабузенко и передать ему такой сувенир. Жанна согласилась принять на себя такую почти невыполнимую обязанность.

Лето 1963 (?) года

Почтальон принес письмо — из СССР. Отправитель — Н.П. Кабузенко!!! Чудо! Николай Порфирьевич рассказывает, что сын его работал на пивоваренном заводе в Горьком. Кто-то, якобы из начальства предприятия, спросил его, не знает ли некоего Николая Порфирьевича Кабузенко.

Когда он объяснил, что он сын этого человека, ему вручили словарь с просьбой передать его отцу с рассказом о том, что я якобы состоял членом делегации, которая во главе с Эрихом Хонеккером посетила город Горький. Такая версия оставалась для меня единственной до 1998 года. Удалось мне в конце концов узнать, что там произошло на самом деле.

Передо мной лежит письмо Жанны от 30 декабря 1998 года. Лучше всего мне переписать дословно, что она пишет:

"Я только один раз была на станции Игумново после нашей встречи в Москве. То ли ты плохо объяснял, то ли я, кроме твоих глаз, ничего не видела, а дома Кабузенко я не нашла. Там полно новых домов, появились новые люди за эти годы. Потом уехала на Камчатку, а когда вернулась, то поступила в вечерний техникум, и друзья устроили меня на работу начальником автоколонны на пивзаводе «Волга».

В одной комнате со мной сидел диспетчер, который выписывал наряды на получение совхозами, колхозами и фермами отходов от производства пива, каши такой, видно, очень полезной для откорма скота.

Я уже и не думала, что найду когда-нибудь Н. П. Кабузенко или увижусь с тобой, поэтому словарь остался у меня как память о тебе. И вдруг слышу: диспетчер рядом выписывает накладную какому-то Кабузенко, имя я уже не помню сейчас, вроде бы тоже Николай, а может, путаю. Смотрю: человек не в шапке, а в шляпе, очень симпатичное лицо. Ну я и спросила, не знает ли он Николая Порфирьевича Кабузенко. А он говорит, что это его отец. Тогда я назвала твое имя, и он удивился и обрадовался, назвал тебя Коля Фритцше, сказал, что вы дружились. Тогда я попросила его не уезжать, немного подождать, села в машину и привезла книгу из дома и отдала для передачи отцу. Жалею, что не расспросила побольше — они торопились".

Вот чудо или очередная случайность особого рода в моей жизни, настолько богатой подобными событиями.

Переписывались с Николаем Порфирьевичем. Получил я возможность еще раз как следует выразить истинную благодарность за все благо, которое он сотворил для меня и для многих немецких военнопленных. Ему я обязан тем, что, несмотря на клеймо «врага партии», благополучно жил и работал как специалист. Хороших специалистов, слава Богу, в ГДР, как правило, не убивали.

Н. П. Кабузенко тогда жил в г. Арзамасе. Хотелось мне пригласить его приехать в гости ко мне с женой. В 60-х годах наконец были созданы условия для туристских поездок в ГДР. Но переписка оборвалась без указания причин. Я считаю, что Николай Порфирьевич работал в атомной промышленности, сотрудникам которой, говорят, не разрешалось поддерживать неофициальные связи с иностранцами.

Август 1989 года

Тоска по России не прошла за эти 40 лет. После встречи с Жанной в 1958 году я бывал в России несколько раз в год в командировках. После издания в печати второго технического словаря по энергетическому и подъемно-транспортному оборудованию (1440 страниц) я оставил профессию переводчика. Опять дало о себе знать «созвездие тельца» (по гороскопу я Телец). В зените профессионального успеха искал новую гору, подняться на вершину которой обещало новые интересные события. От НИИ холодильного хозяйства, в рамках научно-технического сотрудничества, я часто бывал в Москве.

Официальным языком в СЭВ (Совета Экономической Взаимопомощи) был русский, и меня ценили как специалиста со стажем переводчика. Но попасть в Горький не удавалось. Пришла перестройка, наступила гласность, открылись совершенно новые возможности.

Индивидуальную туристическую поездку в Россию, о которой в связи с перехваткинскими событиями рассказал еще в восьмой главе, я наметил по двум направлениям:

первое — посидеть за штурвалом спортивного самолета, хотя бы на минутку занявшись любимым спортом;

второе — посетить те места, где провел лучшие годы своей молодости.

Что касается летного спорта, то исключение из партии повлекло за собой очень нежеланные для меня последствия: исключение из «Общества спорта и техники» (братская организация ДОСААФ) и тем самым лишение возможности летать на планерах, чем с успехом увлекался в 1952-54 годах. Летные поля были ограждены высоким забором, и единственный контакт с авиацией осуществлялся визуально, стоя за забором и наблюдая за полетом планеров и моторных самолетов.

Как абонент журнала «Техника молодежи», я узнал о предстоящем авиасалоне СЛА (сверхлегкая авиация) «Рига-89». Через московского друга добился приглашения от редакции журнала, на авиалайнере прилетел в Москву и поездом отправился в Ригу, где действительно удалось полетать. Не мог же я тогда вообразить, что 2 года спустя после объединения Германии в возрасте 68 лет сумею снова приобрести права пилота.

Насчет Горького (переименование тогда еще не состоялось) я кое-что уже рассказал, но умолчал, что встреча с этим городом больно оживила воспоминания о той несбывшейся любви, которая разгорелась в течение двух часов за сценой в лагере военнопленных в Сормове. Я мечтал встретиться с Жанной.