Цель — выжить. Шесть лет за колючей проволокой - Фритцше Клаус - Страница 29

Прислушиваюсь еще — знаком мне, оказывается, и другой голос. Это же тетка Галины! С ней мы работали на сенокосе в лесу. Но зачем она пришла? Почему не уходит?!

Решаюсь выйти из своего укрытия и подойти. Приветствуем друг друга, и тетка говорит: «Нельзя Гале выходить так поздно из деревни одной. Могут заподозрить всякое. А когда я с ней — все нормально! Ну, а теперь я вам больше не нужна». Тетка вручила мне пакет с продовольственными гостинцами, попрощалась и ушла.

Стоим мы с Галей друг против друга. Растерянные, смущенные. Какие-либо уместные слова в ум не идут. Но нам сейчас и не нужны слова! Садимся на косогор у дороги. Руки наши, плечи чуть касаются друг друга. Прикосновения обжигают. И мы не можем не признаться, что нам удивительно хорошо вместе. Вдруг раздаются раскаты грома. Поднимаем головы к небу — плывет на нас огромная черная-пречерная туча. Боже!

Туча — что ей до наших чувств! — надвигается на нас с безжалостной быстротой. Вот хлынет дождь! Мы вскакиваем, мгновение смотрим друг другу в глаза, затем… сладкий пронизывающий меня с головы до ног трепет робкого поцелуя, и Галя стремительно убегает по дороге в сторону Вершилово.

Тотчас начинается ливень. Темнота кромешная. По дороге в обход леса до Перехваткино далеко. Идти нужно, конечно же, только лесом, опять через болото. Но как?!

Путь по болоту, метров триста, выложен в трясине «строчкой» из параллельных бревен. Даже в светлое время суток пройти по ним не так-то просто. А в полной темноте, под проливным дождем, сделавшим бревна опасно скользкими?! Пришлось опуститься на четвереньки и продвигаться только при вспышках молний. Прополз три метра — жди следующей молнии. Благо, сверкали они одна за другой. Так через два часа я хоть и мокрый до последней ниточки, но был уже на своем «родном» чердаке. И хоть продрог так, что зуб на зуб не попадал, настроение было такое, что хоть пой. Не боялся бы разбудить товарищей — и на самом деле запел бы, пожалуй! Не мог же я в счастливую ночь предположить, что нашему с Галей так чудесно начавшемуся роману суждено будет уместиться в рамках пусть и не менее чудесного, но лишь «романса».

Галю я больше не видел. Сенокос закончился, другого случая встретиться с ней и договориться о свидании судьба мне не подарила. Была, конечно, признаюсь, тайная надежда на то, что Галя сама найдет возможность встретиться со мной. Но — увы! Неужели же совсем не было у нее желания увидеть меня вновь?

Не знаю уж, как было на самом деле, но сознание мое, — возможно, и не без провокации со стороны уязвленного мужского самолюбия, — подсказало мне тогда вот какое объяснение. Наши с Галей взаимные симпатии — боюсь сейчас определить их как любовь, хоть именно так тогда душа наши отношения и ощущала — замечены были, вне всякого сомнения, не только доброжелателями, но и, конечно же, теми, кто симпатию русской девушки к немцу не мог расценить иначе как предательство. Более того, был еще тогда в силе закон, по которому «несанкционированные отношения граждан с представителями противника» карались заключением. И не малым сроком такового! Нашелся, видимо, доброхот, «разъяснил» председателю и его жене, что грозит дочери, «если она не угомонится». Не могу исключить, что таким доброхотом оказался наш конвоир. Как ни у кого другого, были у него веские причины.

А вот со старушкой, не сразу поверившей в то, что немцы безроги, встречался я за лето не раз. И даже подружился с ней. Славная, добрая, оказалось, женщина! И когда я пришел к ней осенью перед отъездом попрощаться, она даже всплакнула и перекрестила меня.

Не сдержал слез при расставании и Николай Павлович Телегин. Как не смог сдержать их и я, когда, обнимая меня на прощанье, он сказал вдруг: «Коля, ты мне стал как родной…»

Какое-то время спустя, уже в лагере, конвоир почему-то признался мне, что путь к сердцу Гали, как он ни старался, найти ему так и не удалось. И я возблагодарил за это Бога!

Вернулись мы в лагерь в начале октября. Последние грибы набрали уже в мороженом виде. Когда пешком отправились к ближней станции «торфянки», мое сердце сжалось при виде полей, где все еще на корню стояла рожь, черная, гнилая. Шли и мимо полей, где не мудрено было определить, что картофель остался в мерзлом грунте. Как понимать такое противоречие? В деревнях нельзя сказать, чтобы население жило в изобилии, в центре тяжелой химии, каким был тогда район станции Игумново, люди скорее голодают, а здесь пропадают ценные продовольственные продукты из-за расхлябанности в организации сельскохозяйственных работ. Вот и преимущество колхозного строя!!!

По мере удаления от деревни Перехваткино я все глубже погружался в задумчивость. Жалко покинуть это прекрасное местечко, тех прекрасных людей, ту прекрасивую природу. Печально вернуться в промышленный центр и жить там за колючей проволокой, жить там в тесноте многолюдных корпусов, больше не иметь возможности одному ходить по лесу и любоваться природой, и давать мыслям летать куда угодно. Еще в этот день разлуки мне стало ясно, что этот короткий отрезок моей жизни никогда не забуду и буду тосковать по людям, по природе и по Гале.

Нарушу хронологический порядок моего рассказа: деревню Перехваткино я посетил 3 августа 1989 года, когда г. Горький был открыт для иностранных туристов, но по-прежнему закрыта была Горьковская область!!!

Разрешите, уважаемый читатель, хотя бы вкратце доложить об этом неестественном приключении.

В начале шестидесятых годов я устроился научным сотрудником в одном исследовательском институте, который поддерживал тесные деловые отношения с аналогичным по сфере деятельности НИИ в г. Москве. Дирекция моего института очень охотно пользовалась моими услугами как переводчика, потому что по качеству переводов лучше иметь сотрудника-специалиста, чем нанимать чужого переводчика. Часто я бывал в Москве и подружился с заведующим лабораторией.

О моем желании еще раз повидаться с деревней Перехваткино я рассказал Анатолию Михайловичу давным-давно, но, увы — Горьковская область была закрыта для иностранцев.

Когда в начале 1989 года открыли город Горький (область осталась закрытой), мы с Анатолием решили пойти на риск. У Толи был друг, немаловажный сотрудник одного союзного министерства, который по должности поддерживал тесные связи с одним горьковским предприятием машиностроения. Туда была организована поездка специалиста из ГДР для обмена опытом.

Специалистом из ГДР оказался я, а сопровождающим от министерства — Толя. Поездом поехали в Горький. На вокзале встретил нас директор завода, посадил в машину и отвез в гостиницу. По результату переговоров директора с дежурной гостиницы я сделал заключение, что он в замешательстве.

Директору объявили, что личные данные о любом иностранце регистратура гостиницы обязана передать в КГБ. Поэтому директор решил разместить гостей на заводе, где на втором этаже над гаражом заводской пожарной охраны нашлась удобная квартира для подобных целей.

В следующее утро началась целая постановка. Директор созвал руководящий состав завода, и каждый передо мной доложил о своих достижениях. Продукция завода была мне знакома, и задавать мудрые вопросы я сумел.

После обильного обеда обратился к нам какой-то заместитель директора с объяснением, что общепринято отводить один день пребывания иностранных гостей на культурные мероприятия. Тогда я с приложением всех своих способностей попытался объяснить заместителю директора мое желание попасть в д. Перехваткино. Он в совершенном недоумении обратился к Анатолию с намеком на то, что, мол, не совсем правильно понял, что немец ему сказал. Толя подтвердил ему, что понял правильно.

«А где же находится эта деревня?». К сожалению, мои географические знания были очень скромные. По памяти я объяснил: — поехали мы до г. Балахна, сели на «торфянку», на ней к северо-западу часик езды, а потом еще часик пешком приблизительно на север". Замдиректора обещал позаботиться. «Все равно, какой будет результат, завтра в 8 часов будет машина повышенной проходимости. Потом увидим».