Знак змеи - Афанасьева Елена - Страница 75

— Патриотка! Вода по трубам уходит в водосток. Канализация называется.

— Никакая я такая не патриотка! Нечего занапрасну обижать.

— «Патриотка» — это не обидно. Хорошо даже. Это когда любишь свою родину, город свой. Ты, вижу, город свой любишь!

— Любишь — не любишь! Не городская я. С хутора на лето дитя нянчить в армянский дом посланная. Хозяева своим сродственникам меня в энтот хотель при армянском обществе помогать спроваживают. Постояльцев дюжа много, нанятая прислуга не управляется, и я помощница.

Варька горделиво взглянула в висящее на стене зеркало.

— А город, он не мамка, чтоб его любить. Но красивый — все каштаны в цвету. И богатый больно. Одних гамазинов на Большой Садовой погляди — тут тебе и «Торговля Абрикосова», и «Торговля Халаджева», и «Часы Майзеля», и «Музыкальный Адлера», и «Мебельный Боммера». За одну стулку в том магазине все семейство наше, все десять душ цельный год кормить можно.

Иван невольно улыбнулся. Город, который после Питера и Рима заранее, еще не увидев, он счел глухой дырой, для деревенской девочки был невиданной роскошью.

— Эх, Варвара-краса! Если б ты только сумела мне помочь, я бы тебе после денег дал куда больше, чем тот стул стоит. Уж точно всей твоей родне хватило бы, — сказал Иван и понял, что девчонка глядит на него с недоверием. — Да, в своем сомнении ты права. Сейчас при себе у меня нет ни гроша. Но надобно только дать телеграмму и продержаться несколько дней, пока человек из Рима доехать сюда сможет или денег мне через банк перевесть. Тогда и с тобой рассчитаюсь, и платье пристойное куплю, и домой уеду. Вот только как князю про бриллиант признаться, эх… Но об этом думать будем, когда спасемся. Пока из дыры этой выбираться надобно. Ох, что это я все дыра да дыра. Не обижайся, Варварушка. Я ж города твоего прекрасного в глаза не видал. Ничего не видал, с тех пор как меня в Риме с лестницы сбросили.

— В «Риме»? — недоверчиво спросила Варька. — А чегой-то ты в «Риме» делал? Не для приличного люда трактир.

— Какой трактир?

— Трактир «Рим», вниз по Почтовой. Здешний половой сказывал, что в том «Риме» люд малопочтенный сбирается. Халамидники, маровихеры, вентерюшники да монщики. И фотографы с ними.

— Не знаю, что собой представляют первые господа, но фотографы тебе чем не угодили? Я сам увлекаюсь фотографией. Крестный мой, князь Семен Семенович мне и фотографический аппарат подарил. Фотографом еще не стал, но учу… — Иван не договорил, заметив, что Варькины глазки от ужаса расширились и девчонка принялась истово креститься. — Что такого я сказал, что напугало тебя так? Увлекаюсь фотографией, что в том плохого?

— С нечистого дела деньга твоя, что ль? У честного люда часы тыришь?

— Упаси Бог, ничего я, как ты говоришь, не «тырю». С чего ты взяла?

— Сам сказал, на фотографа учишься.

— И что?

— А то, что фотографы, знамо дело, по карманным часам спецы. Не думай, что я хуторская дурочка. Лето в городе живу, все знаю. Михрютка-половой прежде энтой «хотели» в кабаке дурной славы прислуживал, всего нагляделся, и мне обсказал. Фотографы — по часам воры, халамидники — жулики базарные, маровихеры — карманные воришки, монщики — сонных людей обобрать научены, а серые, или вентерюшники, те и вовсе бандиты, без чести, без понятия. Впятером, вдесятером нападают. И одежа на них одинаковая — кушак красный шелковый, а из-под него цепочка от ножика складного. «Не бойся меня, бойся моего красного пояса!» — присказка у них такая. Страшно, аж жуть! И все они в «Риме» валандаются. И ты с ними?

— Эх, Варвара, что с тобой делать. Я из настоящего Рима похищен был. Столица страны Италии. Ты про такую и не слышала поди. Глобуса в твоем хуторе не имеется? Страна, похожая на сапожок.

— Тоже мне скажешь, на сапожок! Как это цельная страна на сапог походить может? Дуришь, твое благородие, мне голову, а я слухаю. Мне денежку за что дали? Дабы пока пробудишься дождалась, а коли до завтрего не очухаешься, к дохтуру бегла. Твое благородие очухалось, так мне иттить можно. Мне до завтрего проспаться надобно, завтра меня снова за «трубу», в Нахичеван свезут, там от Идкиного крика не поспишь!

— Что ж делать мне, Варька. А, человек — два уха? В этом городе мне помощи ждать неоткуда.

— И за нумер энтот только до завтрего дни уплочено. Завтра твое благородь выгонют отсель. Тады хоть в Рим сапожный, хоть в здешний!

— Варюх, по всему видно, девчонка ты бойкая. И понятливая. Видишь, я не разбойник. Ты мне веришь, что не разбойник? Чего краснеешь? Веришь же, что не обману? Ты говорила, тебе за… словом, денежку тебе дали. Одолжи! Мне бы только крестному о своем месторасположении сообщить, а там и в полицию обращаться можно. Пусть тогда телеграфируют князю в Ри… в Италию. Тот подтвердит, что я — это я. Ежели я прежде полиции телеграмму не отобью, то СимСим не поймет, не поверит, как это я в Ростове очутился. Одолжишь? Верну в три раза больше.

— Ишь какой быстрый, одолжи! Я на денежку ту подарочков всему семейству свезу, а ты — одолжи!

— Ты к семейству когда возвращаться намерена?

— Чего-чего?

— Домой, на хутор свой ехать когда думаешь?

— Кады заберут. На все лето меня в услужение спровадили.

— Если на все лето, так я долг свой тебе еще многократно вернуть успею. Поверь мне, голубушка. Мне бы только в Рим князю Абамелеку телеграфировать — Виа Гаета, пять.

— Какая такая гаета?

— Название улицы римской. Там у крестного моего «Вилла Абамелек» рядом с Ватиканом.

Но волшебные слова «вилла» и «Ватикан», завораживающие любого римского жителя, на хуторскую девчонку, околдованную провинциальным Ростовом, впечатления не произвели. Только подхихикнула:

— Скажешь тож! На что это князю вилы! Сам князь сено в стоги сметывать станет?!

— Не «вилы» сено метать, а «вилла» — маленький дворец. Как тот дом за окном, хотя римская вилла князя чуть поменьше, но внутреннее убранство великолепно. А питерские его дома так и больше, чем тот дом.

— Ой, брехать ты, Ванюшка, горазд! И князь тебе крестный! И дом его больше Городского собрания! Врун.

— А что как не врун? Что как поможешь мне из беды выбраться, и денег заработаешь, сколько в услужении твоем тебе за сезон не заработать? И отцу твоему не заработать, поверь.

Варька поглядела на Ивана с сомнением. Без толку доверяться незнакомому благородию, которого вчера два странных типа волоком на себе волокли, боязно. Что как заодно он с этими бусурманами? Но и денежек поболе батюшкиного заработать заманчиво! Эх, жизнь-житуха у них пошла бы. И телогреи на меху всем бы разом справили, и брату Митрию на мундирование отложили. Не то отец с матерью загодя горюют — на другое лето казака на цареву службу спроваживать, а ни коня справного, ни муни…— амуни… — мундирования. Надеть, в обчем, Митрию нечего.

Форма воинская деньги большой стоит. А что делов теперь делать надобно. Что ее Ванечка этот, раскрасавчик, просит — телеграфию отбить да штаны с рубахой какие-никакие сыскать. На штаны в «хрустальном дворце мещанина Кузьмина» в Казанском переулке, где краденое сбывают, у нее копеечек хватит. А сколечки телеграфия стоит, она знать не знает. Да и боязно. Как обманет Ванечка-благородие, и не будет у нее денежек, привязанных в платочке под юбчонкой!

— За штанами да за рубахою сбегаю и штиблеты прихвачу — не босому ж тебе шастать. Это мне босой чем в башмаках привычнее, чувяки ноги трут. А ты, ежели взаправду благородь, то ноги у тебя должны быть нежные. Штиблеты на свою копеечку за возврат твой куплю. А телеграфию отбивать не пойду. Как в твой Рим писать, ведать не ведаю.

— Варька-Варюшка. Ты, наверное, сказать боишься, что неграмотная, писать не сможешь.

— Кто это неграмотная! Да я лучше всех грамотная! В церковно-приходской школе в нашем отделении первая ученица! Меня батюшка с учительшей Евангелием жаловали. Хоть тепереча почитаю. «Донскую речь» хотя б. Господа, что тебя приволокли, забыли. «Самоя большая чудо в мире! В музее Шульце-Бенъковского каждодневно с 11 часов утра до 10 часов вечера живая тати… тату…», тьфу ты, напасть, «та-ту-и-ро-ванная красавица. Вход 22 копейки». Ничего себе красавица за 22 копейки, это сколько деньжищь-то можно огресть. У нас на хуторе за эти копейки скольки днев на пахоте горбатиться надобно! «Ло-те-ре-я-ал-легри!» Ванечка-благородь, а чё такое «ал-лег-ри»?