Барракуда - Лунина Татьяна - Страница 54

Все прояснилось на третьей минуте, когда после формальных любезностей Талалаев предложил вести информационную программу на новом, независимом канале.

— Не зависимом от чего? — спросила новостница. Ее вполне устраивал нынешний статус, кидаться очертя голову в другой не было нужды.

— От кармана, — ухмыльнулся телевизионный босс. — А если серьезно, это будет совершенно иное телевидение. Честное, объективное, без одергиваний и указивок сверху — свободный эфир для свободных людей. Понятно излагаю?

— Да. Какой хронометраж?

— Ты посмотри, — развеселился Лев, — еще торгуется!

— Я не торгуюсь, просто не люблю играть втемную.

— Хронометраж сорок минут, полная свобода действий и втрое больше звонкой монеты. Как тебе?

— Я согласна.

— То-то же.

— При одном условии.

— По-моему, ты наглеешь, Окалина. Тебе так не кажется?

— Кажется. Разрешите взять с собой редактора?

— Ты пытаешься войти в чужой монастырь со своим уставом, — сдержанно заметил Талалаев.

— Я думала, меня зовут на волю, а не в монастырские стены.

Большой человек вздохнул и взялся за телефонную трубку.

— Свободна.

— До свиданья, Лев Осипович.

От нетерпения поделиться новостью с мужем у Кристины горели ладони и пятки. Руки торопили руль, ноги подгоняли педали. В итоге, не успела проехать перекресток на желтый и зацепила красный.

— Правила движения, госпожа Окалина, нарушать нехорошо. Так и до беды недалеко, — молодой гаишник старался придать голосу строгость, но восторг на его круглой физиономии обнадеживал, что наказания не будет, может, даже здесь обойдется без взятки.

Она приветливо улыбнулась и заглянула в голубые щелочки с рыжими ресницами.

— Ой, простите, пожалуйста, товарищ капитан. Ни за что больше не буду, клянусь! — молитвенно сложила руки на груди. — Спешу на день рождения к собственному мужу, опаздываю на целых два часа. Вы же знаете, какая у нас с вами работа, — примазалась телевизионщица к славе гаишника, — ни сна, ни отдыха. А страдают в первую очередь близкие, — и закатила глазки. — Не дай Бог, если муж узнает, что я проехала на красный, он ненавидит лихачей!

Расчет на мужское самолюбие сработал: старлей приосанился. Какому мужчине не лестно, когда известная всей стране баба превыше всего ставит мнение своего мужика? Именно это говорит о ее уме, а вовсе не слава.

— Старший лейтенант Будылко, — важно представился старлей. — На этот раз я вас прощаю, но ехайте поаккуратнее, дорога куражу не любит.

— Клянусь, буду осторожна, как мышка!

А сейчас «мышка» таращилась в темноту, слушала вместо Дюка прерывистый храп и уныло размышляла, что с замужеством она, похоже, погорячилась. За последнее время Стас здорово изменился. Их отношения все больше подчинялись закону сохранения: если где-то прибудет, то где-то убудет. В данном случае прибывало у нее, а убыток доставался любимому мужу. Мода на художника Корецкого прошла. После расстрела Белого Дома народ оборзел и плюнул на духовное, обратившись к земному. Новые русские вкладывали деньги в недвижимость, старые — в лекарства и продукты. И тем, и этим стало не до искусства. Были, правда, и третьи — иностранцы. Они появлялись в студии, таращились на причудливые фантазии художника, разевали рты, ахали, интересовались ценой, выпивали халявный бокал вина и, с сожалением вздыхая, уходили. Некоторые кошелек открывали, но таких становилось все меньше. Корецкий раздражался, упрямо твердил, что не пойдет на поводу у пошлятины, которая перла сейчас отовсюду, а однажды выгнал чуть не с кулаками выгодного заказчика, приехавшего к художнику в иномарке с охраной. Надменный тип пожелал разрисовать потолок своей спальни совокупляющимися телами и посулил за эту «живопись» немалые деньги.

— Вон отсюда, — орал в бешенстве багровый Стас, — я не занимаюсь порнухой!

Кристина тогда перетрусила страшно, скоренько подхватила под локоток опешившего эротомана и вежливо выпроводила за порог.

— Не обижайтесь на мужа, пожалуйста, он сейчас немного не в себе. Мы вчера собачку похоронили, — на ходу сочиняла хозяйка, — Шарика, полгодика было всего. — и всхлипнула. — Царство небесное нашему песику.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— В гробу я видал вашего пса, — огрызнулся потерянный клиент. — Твой мужик сам заслуживает собачьей смерти, козел!

Кристина вдруг вспомнила Мишку. Ушастый куда-то пропал, давно не объявлялся, и она с удивлением поняла, что соскучилась. «Надо бы завтра рыжему позвонить», — решила «сестренка». Мысли опять вернулись к сегодняшней ссоре. Больше всего задевали не обидные слова и даже не презрительный тон — непонимание. Она никак не могла взять в толк, почему такой творческий человек, как Корецкий, не принимает творческую одержимость другого. Что это — самолюбие, ревность, зависть? Ведь ему отлично знакомо это возбуждение, когда все рефлексы — условные и безусловные — заменяет безумный гон к цели. Когда зудит каждая извилина в голове, а руки чешутся и тянутся к микрофону, ручке, кисти, стеке, ножницам, нотному листу, да хоть лопате или кастрюле — один черт, если рвется на волю собственное «я». Зачем? Наверняка, кто-то знает ответ. Ей же нужны не объяснения, а этот гон, незаметно ставший сутью, истинной жизнью. Все остальное — всего лишь копирка, которая подкладывается под рисунок, чтобы обмануть схожестью.

Засыпая, Кристина Окалина гадала, когда наступит первый день работы на новом канале.

— Кристина, Изотов звонит, спрашивает, пойдет в этом выпуске его материал?

— Да.

— Окалина, тебя какой-то мужик хочет. Возьмешь трубочку?

— Пусть перезвонит через пару часов.

— Криська, после эфира заглянешь на минутку?

— Ага.

— Солнце мое, я — в бар. Что-нибудь принести?

— Двойной кофе без сахара, спасибо.

Ее рвали на части, и это было счастьем. Кристина наслаждалась даже не популярностью — нужностью. На СТВ подобралась отличная команда, кое-кого она знала и раньше. Те, кто ведет эфир, вообще, ревниво следят друг за другом, хотя не признаются в этом. У сильных не грех поучиться, а слабых тоже не плохо бы понаблюдать, как известно, чужие ошибки помогают избегать своих. Сорокаминутную информационную программу «Арабески» доверили троим: Окалиной, Косте Лажухину и Гришке Незнамову, тридцативосьмилетнему холостяку, цинику и балагуру с проникновенным голосом, ясными глазами и внешностью Алена Делона, девы вешались на него гроздьями. Григорий жил в однокомнатной квартире на одной лестничной площадке с матерью, которая души не чаяла в сынуле и строго бдила его нравственность. Старушка была страстной поклонницей драматурга Островского, в будущего мужа влюбилась за фамилию, а сына, естественно, назвала Гришей, в честь распрекрасного страдальца, выписанного ее любимым классиком. Гришенька рос красавчиком и умницей, с детства привык к женскому обожанию, ненавидел точные науки, но литературу знал и любил, благодаря чему без блата легко прошел в МГУ на журфак. Там к нему и прилипла кличка «сиротка», которая не отлипалась по сей день. У Кристины с Сироткой сразу возникла взаимная симпатия, со временем это часто перерастает в дружбу или любовь. На дружбу времени не оставалось, служебным романом оба грузить себя не хотели, а потому обходились легким трепом, совместным перекуром и редкими посиделками в баре, получая удовольствие от общения. Костю переманили с РТР. Дружелюбный и ровный со всеми Лажухин был прагматиком, знал себе цену и планку рабочих отношений на другой уровень не поднимал. Превыше всего Константин ценил свою жену, деньги и правду. За что его тут же прозвали «правдорубликом». А за спинами этой троицы трудились, не покладая рук, корреспонденты, редакторы, режиссеры, операторы, службы планирования и выпуска, администраторы — Талалаев со своим бывшим замом Лихоевым создали, развернули и направили на очумевший от перемен народ мощную машину, заправленную классными специалистами, оснащенную информацией, кино и различными шоу. Поначалу машина давала сбои, бестолково тарахтела, безалаберно жгла горючее, водители чертыхались, подкручивая гайки, но постепенно неполадки устранили, все детали надежно сцепили, и махина понеслась веред, а ее экипаж с веселым азартом подбадривал друг друга. Народ диковинкой приятно удивился, заинтересовался, а скоро и вовсе прикипел душой к аббревиатуре СТВ — свободному телевизионному вещанию. «Арабески» сперва никто не принимал всерьез. Разве может солидная программа так называться? То ли отдает востоком, то ли попахивает насмешкой, а, может, и вовсе ее создатели занялись плагиатом. Но в узорах, которые там рисовались, четко просматривалась честность, а это было важнее всех предположений, вместе взятых. Люди, уставшие от лицемерия и вранья, такое «рисование» оценили сразу, и в час, когда другие телеканалы на все лады перепевали события в стране и мире, зрители тыкались в один — с «Арабесками».