Барракуда - Лунина Татьяна - Страница 34

— Лев Осипович, у нас проблема.

— Да? — Талалаев потянулся к сигаретам, протянул пачку Кристине.

— Нет, спасибо, я курю только свои.

— Проблема решаема?

— Думаю, да.

— Тогда реши ее сама, — закурил, вкусно затянулся, наблюдая за реакцией.

— Полномочий не хватает, — улыбнулась молодой редактор.

— Конкретнее.

- В сюжете Евграфова из Вашингтона крупная накладка. Закадровый текст об одном человеке, а в кадре другой. Надо вырезать.

— Ну уж так сразу и вырезать. Олег — журналист толковый, до сих пор у него проколов не было.

— Я просто знаю, чью фотографию выдают в кадре, — и она подробно доложила главному, какого скандала помогла избежать. Прямо в лоб, конечно, не сказала, но подтекст был именно таким. А с какой стати скромничать? Шумиха, действительно, могла подняться не на шутку: нобелевский лауреат — не хрен с горы. — Думаю, накладка вышла из-за дурацкой случайности. Евгений Битьев — тоже лауреат, но литературной премии. В американском варианте его фамилия Битти, имя Юджин. Я это точно знаю, но на всякий случай еще проверила: оба лауреата — полные тезки. Вот их и попутали.

— Господи, как же ты докопалась? — Талалаев даже пепел забыл стряхнуть, и серый столбик просыпался на стол. — Наверняка, в нашей справочной такой информации нет.

— Кто ищет, тот всегда найдет, — увильнула от ответа «докладчица». Она была довольна тем, как себя повела: не заложила, а доказала собственную нужность. Конечно, можно бы и разыскать Евграфова по телефону, выяснить, объяснить, предупредить. Но журналиста все равно не отзовут из Штатов, а ей такое рвение зачтется, не каждый редактор находит подобные ошибки.

— Ай молодца! — восхитился главный. Если б не дотошность Кристины, не сносить бы многим головы. Она и его спасла от позора, ведь Талалаев совсем недавно возглавил редакцию, и этот ляп мог бы поставить жирный крест на карьере информационщика. — Отлично, трудись в том же духе, — труженица поднялась со стула. — Нет, подожди, — Лев Осипович жестом попросил занять исходную позицию, — как ты относишься к эфиру?

— В смысле?

— Не боишься рвануть туда сама? — весело прищурился спасенный главред.

Она выдержала паузу: все ж таки пригодился опыт в «ТРИЭФе».

— Нет, Лев Осипович, не боюсь.

— Тогда готовься к переменам, — заявил начальник и снял телефонную трубку, — удачи!

— Спасибо.

А за дверью редактор Окалина выдохнула еще одно «спасибо» — всем живым и усопшим, которые помогли сегодня ухватить судьбу за челку. И теперь она перегрызет глотку любому, кто вздумает отдернуть цепкую руку.

Кристина не просчиталась с выбором места: сентиментальный сыщик ожидал там, где и должен был ждать.

— Привет! Извини, что опоздала.

— Здравствуй! Ничего страшного, я сам только что пришел. Ты с работы?

— Да.

— Что-нибудь поешь?

— Нет, только кофе.

Кирилл заказал кофе, пару салатов и мясо по-русски в горшочках.

— Не могу жевать в одиночку, — доложился непослушный, — приятного аппетита! — и принялся уписывать за обе щеки.

«А он изменился, — думала старая знакомая, гоняя вилкой горошины в салате, — стал увереннее, значительнее, вот что значит успешная карьера. Наверняка, опять поднялся по своей ментовской лестнице. И важничает, как будто знает то, о чем другим и догадываться не дано». Пролетевшая мимо большого экрана вспомнила, в каком виде встречала не так давно на съемочной площадке незваных гостей. Но стыда не было ни в одном глазу, трепали нервы только досада да подозрение, что этим ужином дело не кончится. Скорее всего, Жигунов хочет предупредить, что менты сообщат на работу, и ее ждут неприятности. Однако разум не принимал такую версию, требуя найти другое решение. В общем, настал момент срежиссировать удачу.

— За тобой очень приятно наблюдать.

— Неужели?

Ироничная реплика слегка сбила с толку, но сдаваться «режиссер» не собиралась.

— Я скучала, почему ты не звонил?

— А ты?

— Что я?

— Не могла набрать мой номер? — мизансцена начала выстраиваться, подчиняясь режиссерской воле. «Не так уж сложно играть людьми», — возгордилась дебютантка. И тут же получила щелчок по носу. — Послушай, Кристина, мы не первый год знакомы, давай не будем друг другу дурить головы. Я тебе безразличен, это, как дважды два, так что не изображай интерес. Здесь не съемочная площадка, а я не твой партнер.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ты пригласил, чтобы нахамить?

— Нет, хочу тебя предупредить.

— О чем? — она тянула время, выжидая удобный момент, чтобы заставить этого упрямца играть отведенную роль. Жигунов обижен, значит, до сих пор неровно к ней дышит, а сухой тон — всего лишь жалкая попытка скрыть уязвленное самолюбие. Это, конечно, минус, но его легко превратить в плюс, стоит только перечеркнуть вертикально.

— Мы вынуждены сообщить тебе на работу. Прости, но наркотики — дело серьезное.

— Я знаю.

— Господи, и как ты умудрилась вляпаться в такое дерьмо?! — взорвался сдержанный сыщик. — Связаться с подозрительной компанией, о которой ни один приличный киношник и слыхом не слыхивал, кувыркаться голой перед камерой, довериться каким-то темным типам! Как могла ты влезть в эту авантюру?

— Очень просто, только не надо так горячиться. Пей кофе, а то остынет.

Кирилл молча шевельнул губами, первой буквой ясно прочитывалась согласная. Похоже, этот неожиданный взрыв и станет той вертикальной черточкой, которая поменяет знаки, намекнув на выгоду встречи.

— Прости, но я не думал, что ты окажешься такой легкомысленной… — Жигунов замялся, подбирая щадящее слово.

— Дурой?

— Я этого не сказал.

— Но подумал, — Кристина щелкнула застежкой сумки, достала сигареты, закурила. Отметила, что ей никто при этом не предложил зажигалку. — А знаешь, ты, наверно, прав. Я, кажется, в самом деле оказалась не в том месте и уж точно не такой, какой представляюсь другим. Может, хочешь знать, почему?

— Именно.

— Потому что ненавижу осторожничать, уныло коптить небо, жевать да испражняться. Не выношу тех, кто молча сопит в тряпочку, вечно над собой трясется, шарахается перемен и только озирается по сторонам да выжидает, что кто-нибудь сдохнет рядом и освободит для изнеженной задницы нагретое местечко. Пойми, наконец, я другая. Ни лучше, ни хуже — просто другая. Я должна знать, на что в этом мире гожусь, а для этого нужно перепробовать все. Жадная на жизнь, понимаешь?

— Так можно далеко зайти.

— У каждого свой путь, и он отмерен не нами. Дальше не прошагаешь.

Она жалела о никому не нужной откровенности. Разве в состоянии понять этот умник, каково выживать одной среди волков, где каждый только и мечтает, как сожрать тебя с потрохами да при этом еще ласково скалится? Как трудно подниматься без поддержки и невозможно больно падать с высоты, а остальные — приличные умники — с восторгом наблюдают чужое падение, от души желая больше не подняться. Как все время приходится идти по краю, над пропастью во лжи и притворстве, отбрасывая не совесть — лишний груз, который мешает добраться до цели. Но она все равно доберется! Станет независимой и свободной, чтобы самой диктовать, а не послушно расписывать собственную судьбу под чужую диктовку. Не уныло отрывать листки календаря, с тоскою ожидая старость, а жить в полную силу. Ошибаться, влезать в авантюры, рисковать, использовать, если надо, других — сражаться за свое место под этим чертовым, проклятым, холодным солнцем. И когда оно начнет, наконец, прогревать — вгрызаться намертво в землю, в любую глотку, изворачиваться, хитрить, ловчить, но не уступать ни пяди отвоеванного места. А скромность, совесть и стыдливость оставить другим, тем, кто не способен устоять без жалких подпорок. Но какими словами объяснить это тому, кто сидит сейчас рядом? Лицемерному благодетелю, самодовольному глупцу, который вместо реальной помощи пытается читать проповедь о морали. Кристина вздохнула и грустно посмотрела на моралиста.