Барракуда - Лунина Татьяна - Страница 24

— Так и сделаем, — серьезно подтвердил Ордынцев, — у меня в Загорске… кореш… в священниках. — он открыл глаза и в упор посмотрел на Кристину. — Пойдешь за меня?

— Пойду, Женечка. Я очень тебя люблю.

— То-то… только тот… и побеждает… кто повинуется…Будешь послушной женой?

— Ага!

— Рассказывай.

— Что?

— Как будешь… слушаться меня, — и закрыл глаза, под трубкой блуждала довольная улыбка.

И она принялась сочинять небылицы. Как они снова поженятся, и у них родится ребенок, мальчик, Ванечка. Самый умный и самый красивый. А родители подарят ему на семилетие щенка, ньюфаундленда. В детстве ее вытащил такой из речки, и, если б не это огромное черное чудо, не видать бы Ордынцеву Кристины как своих ушей. Но сначала они купят дачу, ребенку необходимы свежий воздух и парное молоко. Потом Ванечка вырастет в Ивана, и будет, как папа, снимать замечательные фильмы или, как мама, станет известным журналистом, лучше международником, потому что они много ездят по миру. Вдруг Ордынцев открыл глаза и отчетливо сказал.

— Не давай обидчикам спуску, но первой не бей никогда, — потом снова закрыл и пробормотал. — Для глухого две обедни не служат.

А она все лила колокола, вытирая пальцами нос и не отрываясь от капельницы. Женя молчал, видно, заснул. Наконец пузырь опустел.

— Женечка, я позову доктора. Или сестру. Лекарство кончилось. Ты не волнуйся, спи, — и поцеловала закрытые глаза.

Потом, как слепая, провела рукой по лицу. Застывшему, спокойному, счастливому. Щека кололась щетиной. Кристина освободила, наконец, бедный нос, полюбовалась уснувшим львом, наклонилась, прикоснулась к холодным губам и ласково шепнула: «Прости». Выпрямилась, провела ладонями по своему лицу и вышла из палаты.

А в коридоре увидела девушку в белом халате и сказала.

— В триста десятой умер больной. Я вынула трубку из носа.

Лены на диванчике не было. Видно, пошла кому-то звонить.

Глава 10

— Вам известно, что вторгаться в лечебный процесс запрещено?

— Лечебный процесс предполагает лечение живого, а не покойника.

— Почему вы решили, что ваш бывший муж умер? Вы врач?

— Нет.

— Тогда на каком основании вы отключили аппарат?

— Я уже говорила.

— По каким признакам вы определили его смерть? Разве вы медицинский работник? — долбил, как дятел, одно и то же.

— У вас кто-нибудь из близких умирал на глазах?

— Послушайте, Окалина, — разозлился следователь, — здесь вопросы задаю я, а вы обязаны на них отвечать. И молите судьбу, чтобы она оставила вас в свидетелях, потому что сейчас вашему положению не позавидуешь. Да вы хоть понимаете, что совершили преступное действие?! — взорвался он.

Следователь был почти ровесник. Рыжий, курносый, веснушчатый, с оттопыренными ушами, хитрыми глазками и забавной фамилией Кнопушкин — скорее, хулиган, чем мент. Кажется, ретивый служака закона и сам это чувствовал, а потому старался пресечь у других подобные мысли. Вел себя агрессивно, не расследовал — обвинял. И не верил ни единому слову, через фразу намекая, что от свидетельницы до обвиняемой всего шаг. Кристина торчала здесь уже битый час. «Этот конопатый всю душу вымотал, а главного никак понять не хочет, не может допереть тупой своей башкой, каково человеку, когда на его глазах умирает тот, кого любишь. А ты ничем не в силах помочь — беспомощный свидетель последних минут. Да лучше тысячу раз быть обвиняемым, чем таким свидетелем! А что трубку вынула, так правильно сделала, зря еще иголку в вене оставила. Эти проклятые штуки не то, что вынуты должны быть — растоптаны, разломаны, разбиты! Только так и поступают с предателями. Обещали спасти, а на деле продлили мучения. И уродовали. Как будто насмехались или бросали вызов: дескать, вот ты, такой знаменитый и умный, а полностью в нашей власти. Да ладно бы жизнь сохранили, а то ведь только помытарили. Так на кой их было оставлять?!» Но Кристина даже не пыталась озвучить свои мысли: ни к чему и некому. «Ведь не рыжему примитиву напротив! Этот старательный, похоже, всю дорогу заучивал сложное, простое понимать не научился. Вот и сейчас пыжится, все пытается сложить две двойки да выстрелить ими в десятку. Но, как ни крути, два плюс два всегда попадает в четыре. Не любил, видно, этот сопляк еще никого, потому и не может осознать куцым своим умишком, зачем было вытаскивать эту чертову трубку».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Гражданка Окалина, я, кажется, к вам обращаюсь, — зудел над ухом назойливый голос.

— Слушаю вас очень внимательно.

— Не похоже, — усмехнулся Кнопушкин. — Я спрашиваю, почему вы сразу не сообщили доктору или медицинской сестре, а принялись самовольничать в палате?

— Я сначала хотела проститься, а трубка мешала, — внезапный порыв искренности показался жалким и глупым.

— Странный способ прощания, вам не кажется?

— Нет.

— Вы могли бы назвать причину развода? — вдруг резко сменил он пластинку.

— Это имеет отношение к смерти Евгения?

— Не исключено, — отрезал конопатый. И проникновенно добавил. — Поверьте моему опыту: убийства из ревности случаются очень часто.

Кристина похолодела. До нее дошло, наконец, на что намекает сыщик: бывшая жена отомстила за измену. Прокралась, подлая, в палату, отсоединила жизненно важный прибор и угробила коварного предателя. Дескать, не доставайся же ты никому! Как легко превратить трагедию в фарс.

— Вы хотите сказать, что я сознательно лишила живого человека того, что было ему необходимо для жизни? — деревянные губы не слушались, двигались медленно, тяжело, словно жернова мололи непросушенное зерно. — Что я убила этим собственного мужа? Которого любила? Которому никто из живых и в подметки не годится! Зачем?!

— Не надо кричать, мы не на сцене.

— К сцене вас и близко бы не подпустили, чересчур фальшивите.

Конопатое лицо побагровело, торчащие уши дернулись. Это шевеление было таким внезапным и смешным, что Кристина не смогла сдержать улыбку. За всю жизнь ей встретился только второй человек, который умел так здорово двигать ушами. Первый, одноклассник Мишка и ее тайная детская влюбленность, по слухам, давно отдыхает на нарах.

— Да я тебя за решеткой сгною, — прошипел Кнопушкин, — там с тебя живо спесь собьют!

И Кристина с ужасом поняла, что рыжий мент не врет. Захочет — и сгноит. Ведь им не истина нужна — жертва. Для галочки, для премии, для очередной звездочки. Они же никому не верят, только своим дурацким фактам. А факты против нее: зашла, вытащила, убила — отомстила. «Знатоков» их личной с Женей жизни и искать не надо, каждый будет рад одернуть нос гордячке. Стоит только переступить порог редакции или подежурить у вонючего толчка. Но по всему видать — уже успели. Собрали грязные сплетни, сварганили идиотскую версию и поставили жирную точку. Ладони повлажнели, в животе заныло. Она открыла рот…

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел ее старый знакомый. Не обращая внимания на бледную, как полотно, свидетельницу, он прошел к столу и что-то шепнул на ухо следователю. Тот молча кивнул, взялся за дешевую шариковую ручку.

— Давайте вашу повестку, — поставил кудрявый автограф на бумажке и буркнул, — вы свободны. Понадобитесь — вызовем, — Кристина поднялась со стула и на негнущихся ногах переступила проклятый порог.

А во дворе, где стояли машины с мигалками, прислонилась к корявому дереву, дрожащими пальцами вытащила из сумки сигареты и защелкала зажигалкой. Но колесико прокручивалось без толку, все никак не хотело выплюнуть желтый язычок. Перед носом щелкнула другая, с огоньком.

— Добрый вечер! У вас, наверное, кончился бензин, — на нее с сочувствием смотрел Жигунов.

— Спасибо, — жадно затянулась Кристина.

— Бросать не пробовали?

— Нет, — руки по-прежнему унизительно тряслись.

— Я искренне сочувствую вашему горю, — она хотела ответить, но в горле застрял ком, и Кристина только клацнула зубами да молча кивнула. — Следователь ничем вас не обидел?