Псалмы Ирода - Фриснер Эстер М. - Страница 63

Старшая из жен Пола даже ухом не повела, услышав, что Тали окликнула ее по имени. Она смотрела прямо перед собой куда-то в будущее, которое у нее сейчас измерялось часами.

— Мишель, что вы сделали с ним?

Все так же твердо глядя вперед, Мишель ответила:

— Мы о нем позаботились. Для этого мы воспользовались его кабинетом. Он в стороне от других комнат, как раз то, что нужно. Никто из тех, кто увидит его, не сможет упрекнуть нас, что мы были небрежны или отказали нашему мужу в последней услуге.

Тали хмыкнула и взмахнула своим факелом, так что тот оказался всего в нескольких дюймах от стоического лица Мишель. Старуха не дрогнула и не шевельнулась. Тали поднесла пламя еще ближе, еще медленнее, пока любое, даже случайное, движение руки могло привести его в соприкосновение с темным платьем Мишель. Все та же каменная неподвижность.

— Лицо, точно лемех плуга! — Тали приложила губы почти к самому уху Мишель и сказала свистящим шепотом: — На лемехе ничто не оставляет следов, но на камне он нередко ломается. Вот, значит, ты какая?

Мишель не смотрела на Тали. Для нее эта молодая женщина была все равно что сквозняк, что полет надоедливой мухи, что обрывок забытого сна. И только Бекке да небесам она сказала:

— А они удачно подобрали ей имя. Все так и сбудется.

Кровь отхлынула от лица Тали. Она выпрямилась и отошла от шеренги сидящих жен Пола. То, что такая невинная фраза вызвала у Тали столь сильную реакцию, удивило Бекку, и, видимо, это отразилось у нее на лице.

— Аталия. Аталия — это тот, кто убил всех царских детей из рода Давида, а затем погиб ужасной смертью прямо у священного алтаря.

Бекка резко повернула голову, чтоб взглянуть на ту, чей голос раздался откуда-то снизу. Баба Фила, чуть склонив голову набок, подмигнула ей, будто ребенок, готовящий удачную шалость.

— Что ж делать, коли ее так зовут? — И обращаясь к Тали, добавила: — Не обращай внимания на Мишель, милочка. От женщин, чей ум занят высокими помыслами, вежливых слов не услышишь. И тебе тоже не следует уделять так много внимания своему имени. Тали, а то твой новый муж подумает, что ты заносишься выше, чем тебе надлежит быть. Он ведь предпочитает достойных женщин, этот Адонайя из Миро… из Праведного Пути.

Старуха пристально поглядела на ряд сидящих женщин — моложе, чем она, но достаточно старых, чтобы не считаться приносящими пользу.

— Может, вам что-нибудь нужно от меня, Мишель, Офир, Делис и все остальные? Что-то, чтоб облегчить ваше ожидание или что-то после него?

— Бог да будет с тобой, Фила, скоро мы ни в чем не будем нуждаться.

Баба Фила пожала плечами.

— Да будет Он и с вами. Если передумаете, то дайте знать моей девчонке, она меня отыщет. — Старуха снова повернулась к Тали. — Все, о чем ты просила, уже готово, а моя девчонка ждет тебя у задней двери. И будь добра, присмотри, чтоб твой факел был погашен, когда туда пойдешь. Я, знаешь ли, прожила так много совсем не для того, чтоб помереть от пожара в доме.

В словах Тали прозвучала какая-то почти свирепая готовность:

— А как скоро это должно сработать?

Еще одно пожатие опущенных под бременем лет плеч:

— Часа через два-три. Да ты и сама узнаешь, незадолго до того, как начнется.

— Тогда постереги эту! — Тали слегка подтолкнула Бекку в сторону Бабы Филы и выбежала из комнаты. Она замешкалась лишь для того, чтобы сунуть свой факел в ведро с водой, стоящее возле камина.

— О чем это вы? — спросила Бекка.

Вещунья хихикнула:

— Женские дела, — ответила она и бросила многозначительный взгляд на обоих мужчин. Злобный взгляд старухи заставил их поежиться, будто по коже пробежал холодок. Они тут же отошли подальше, чтобы не слышать, и оставили Бекку и Бабу Филу в относительном уединении.

— Это потому, что она опять понесла? — спросила Бекка, прежде чем Баба Фила успела заговорить. — Какой-нибудь настой, который ты сделала, чтоб убить ребенка па прямо у нее в чреве?

— Говори потише, такие речи сулят беду и вообще крайне неприличны. — Старуха явно пародировала жесткую самоуверенность Хэтти, но ее увядшие губы выдали ее с головой своей хищной усмешкой. — Тали чувствует себя не очень хорошо, Бекка. Она выпросила у меня средство, чтобы подлечить желудок. Разумеется, есть немало женщин, которые плохо выносят сильные лекарства, и если дело повернется против ребенка, ну… — Она развела руками. — А раз уж это все равно приплод Пола, то не так уж и важно, когда именно отлетит эта бедная душа.

— Не так уж и важно… — Бекка поглядела на Мишель и остальных, вспомнила Рэй и малышку, которую та прижимала к груди. С трудом она снова переключилась на Бабу Филу, и в ее словах послышалась едкая горечь отвращения.

— А ты все еще жива, старуха…

— Да, не умерла, повезло. — Баба Фила ответила так беспечно, будто в словах Бекки не было ни капли яду. — И вовсе не потому, что таких попыток не было. Просто моя Марта оказалась такой храброй, как мне даже не снилось. Двое попытались прикончить меня этой ночью. Они все еще там — на чердаке. Старые дуры, но не похоже, что долгое пребывание там пошло им на пользу. — А затем, уж совсем тихо, хуторская вещунья сказала: — Я знаю, что терзает твое сердце, девочка. В первый раз боль всегда ощущается сильнее. Как ты думаешь, сколько Чисток я пережила на своем веку? И не только при смене альфов, но и в неурожайные годы или при появлении заразной болезни… Во всех этих случаях всегда происходит примерно одно и то же. За свою жизнь сегодня ночью я дралась так же, как эти маленькие дети, что лежат сейчас там — остывшие. Ты не можешь отнять у меня время, отпущенное мне, и тем самым вернуть им возможность дышать.

— Я не сделала бы этого, даже если б такое было возможно, — сказала Бекка так тихо, что ее почти не было слышно.

Но у старухи, когда это касалось ее, слух всегда оказывался на редкость острым.

— Да я и так знаю, что ты этого-не сделала бы. Но давай на время отложим твои неприятности. Я просто сгораю от желания узнать новости. Не осмеливалась спуститься сверху вплоть до этой минуты. Скажи мне, сколько народу потерял Вифлеем? Сколько их перестало дышать воздухом, но открыло свои рты для райских песен, чтобы младенец Иисус мог жить в изобилии?

— Сколько? — Эти слова как бы отплясывали веселый танец вокруг своего безобразного смысла. Бекка была начитана в Писании не хуже всякой другой девы Праведного Пути. Но смысл вопроса Бабы Филы добирался до ее ума медленно и постепенно. Она вполне могла бы дать старухе столь же закамуфлированный ответ, но откуда-то взявшийся тонкий ребячий волосок вдруг налился кровью и туго стянул ей горло.

— Нет, — сказала она открытым текстом, — я не знаю, сколько несчастных младенцев убил сегодня Адонайя.

Она пожалела о своей смелости тут же, как только эти слова сорвались с ее языка. Баба Фила жива сегодня только потому, что знает о выживании все, что о нем можно знать. Если она опасается назвать бойню ее настоящем именем, то для этого должна быть важная причина. «Неосмотрительные слова могут привести меня к гибели. Господи помилуй! А если они убьют меня, то что же будет с Шифрой?»

Она подумала о девчушке, спрятанной в потайном месте, и страх, сжимавший ее желудок, сразу усилился вдвое.

Но Праведный Путь уже, должно быть, исчерпал сегодня свою квоту смертей. Время убийств истекало. Всякий ребенок, вышедший из возраста учившихся ходить и пока избежавший меча Господина нашего Царя, теперь до поры до времени был в безопасности. Бекка увидела одного такого малыша, примостившегося под юбками двух почтенных матрон — Делис и Метрии. Хуторянин, пришедший с Беккой, тоже увидел его, человек Адонайи — тоже. Но ни один из них не подошел, чтоб вытащить мальчика на двор и там прикончить. Он был в том возрасте, когда его смерть не была насущно необходима для нового альфа. Если такие же мальчики и девочки все же погибли, то это происходило в первые часы больших перемен, когда внезапный взрыв накопившейся ненависти и страха вдруг давал возможность излиться самым темным инстинктам. Бекка твердо знала, что все перемены в ее судьбе сопровождаются кровью.