Псалмы Ирода - Фриснер Эстер М. - Страница 54

— Мне тут не полагается быть, — говорила Бекка, вытирая лицо полотенцем, принадлежавшим какой-то другой девушке. Она повесила полотенце на другое место, спрятав мокрую ткань поглубже среди остальных и молясь в душе, чтобы настоящая владелица полотенца не заметила подмены.

— А мне еще больше! — Марта улыбнулась потолку спальни, а затем резко села и спустила ноги с постели, на которой развалилась как на собственной. Постель принадлежала Приске, и Бекка знала, что ее родственницу хватил бы удар, если б она увидела девчонку Бабы Филы, вольготно расположившуюся на ее кровати. — Но кто сможет доказать, что мы тут были, а потом ушли? — Ее взгляд лениво обежал комнату с двумя рядами кроватей. В ногах каждой стоял шкафчик для личных вещей, а рядом с постелью — умывальник. — Вот, значит, как вы живете! А я там, на своем чердаке, полном ночных кошмаров, думала, что у вас тут кругом роскошь да богатство… А оказывается — тоже убожество!

Бекка сложила запачканные юбки и засунула их в свой шкафчик для одежды. Самые большие пятна она отмыла. Потом, когда течка кончится, у нее будет время заняться ими более основательно.

— Не надо было так долго возиться с пятнами, — продолжала Бекка. — Надо было просто попросить тебя разыскать мне другую смену одежды.

— Мне нипочем не разыскать твою одежку в таком месте, — равнодушно отозвалась девушка Бабы Филы. — Все кровати на один манер. Можно подумать, что вы — девчонки — тоже все на одно лицо, тасуй вас как хочешь. А насчет времени не волнуйся. Сейчас все твои сестрички заняты приготовлением ужина.

— Все, кроме малышек.

— Ах, эти… — В голосе Марты звучало презрение. — В случае чего я их до полусмерти напугаю, чтоб не смели даже одним глазком…

— Марта! — Бекка с треском захлопнула дверцу своего шкафчика. — Да как ты смеешь угрожать моим маленьким сестренкам!

— Любишь маленьких, а? Даже если придется выбирать между тем, что тебя тут поймают, когда ты в поре — уж не знаю, какое наказание за это положено, — и тем, что какой-нибудь сопливый недоносок повоет маленько, но зато заткнет свою глотку? — Марта скорбно покачала головой.

Бекка взяла таз с грязной водой и вылила ее из окна. Вытерла насухо халатиком таз, затем отлила осторожно понемногу чистой воды из кувшинов своих родственниц, чтоб пополнить свой, совсем опустевший.

— Ну вот, — сказала она, игнорируя провокационный выпад Марты, — вряд ли тут найдется достаточно умная голова, чтоб докопаться до истины. Я кончила, надо поторапливаться. Я отдам тебе накидку Бабы Филы у черного входа, а ты отнесешь ее наверх. Я же отправлюсь сначала помыть руки и лицо, будто готовилась к ужину. Пошли.

— Иду! — Марта вскочила с постели Приски и даже не побеспокоилась подтянуть покрывало, чтоб придать ей хоть видимость прежней аккуратной заправки. И когда Бекка кинулась выравнивать смятые простыни и покрывало, ей показалось, что она слышит презрительный смешок.

Бекка задула единственный тусклый фонарь, который она рискнула зажечь у самого входа в спальню, и тщательно прикрыла за собой дверь. Прежде чем она осмелилась вступить на тропинку, она осторожно поглядела в оба конца дорожки. Уши напряженно ловили шум, который мог означать, что кто-то идет. Воздух был свеж и холоден. Он свободно проникал под колокол капюшона накидки Бабы Филы и ледяной рукой обнимал шею Бекки. Она еще раз кинула взгляд на дорогу.

— Да шевелись же ты, дуреха чертова! — Марта с силой толкнула Бекку в спину, заставив ее выскочить на дорогу. — Я на тебя и без того какой кусок жизни потратила! И будь я проклята, если еще и ужин пропущу! Баба Фила запросто сожрет мою долю в случае чего.

Бекка выпрямилась, стараясь вернуть себе пошатнувшееся достоинство.

— В осторожности нет беды, — сказала она с важностью.

— Если б Дева Мария была столь же осторожна, так Иисус и по сей день сидел бы у нее в чреве, — бросила ей прислуга Бабы Филы. — Давай-ка побежим домой. Наступает вечер, а я терпеть не могу темноты.

Бекка не стала бы говорить этого вслух, но к темноте она тоже симпатии не испытывала. Хотя та и скрывала ее не вполне законные приходы и уходы, но в ней таились вещи и пострашнее. Под скрывавшей Бекку накидкой ее руки сжались в кулаки, когда ей представилось лицо Адонайи, до сих пор преследовавшее ее в воспоминаниях. Вот такие обожают тьму, благословляют ее. Они — отродье этой тьмы. Бекка напрягла зрение, надеясь увидеть слабый свет окон большого дома, и побежала.

Этот свет был так слаб, что Бекка вряд ли увидала бы его, не будь убеждена, что он там должен быть. В глубине души она, конечно, знала, что от дверей девичьей спальни огни дома вообще не видны. Только после ужина девы Праведного Пути получали свои фонари и отправлялись спать, точно светлячки, блуждающие в темноте. А потом цепочка светляков собиралась в тугой узелок света — в том месте, где тропа проходит мимо Поминального холма. Потом ряд желтых пузырьков света снова растягивался цепочкой.

Мимо Поминального холма вообще проходить неприятно. Этот кусок пути было легче преодолеть, если идти в большой компании и при свете, а вот когда вас всего двое, а фонарей и в помине нет, да еще стремительные облака то и дело скрывают луну, ну тогда…

Бекка подумала было, а что сделает или вообразит Марта, если Бекка возьмет ее за руку. Поминальный холм громоздился возле тропы, как чудище из старинных сказок. Бекка никак не могла подыскать название тому чувству, где были смешаны и лед, и жаркий пламень, которое эта темная громада, построенная на костях, вызывала в глубинах ее души. Слишком часто вид холма заставлял ее память возвращаться к тем ночам, когда девы Праведного Пути собирались в своей спальне, чтоб посидеть Допоздна, рассказывая друг другу завораживающе страшные истории.

Тогда еще юная Приска была за главную, и из ее уст потоком, прямо на головы меньших сестренок, жадно впитывающих их, изливались всяческие ужасы… Ведь ужасам так сладко внимать, когда знаешь, что это всего лишь сказка, а не реальность… И так естественно просить еще и еще…

Всем, кроме Бекки. Для нее все злые дела, о которых рассказывалось в этих байках, были вполне реальны. История молодого альфа, который отправился в путь, чтоб отыскать призрак своей любимой, запускала свои страшные когти прямо в самое сердце Бекки.

«И вот он шел, шел и повстречал женщину, понуро сидевшую у дороги. Он приветствовал ее как положено, ибо был вежлив, и спросил, как ее зовут. И тут она повернула к нему свое лицо, и он увидел, что на нем можно различить только глаза да зубы — горящие глаза и огромные окровавленные зубы. И она сказала ему: „Я первая женщина, которая понесла после того, как бесплодие поразило нас всех, а Голодные Годы упали на землю“. И тогда он собрал все свое мужество и произнес: „Ну, матушка, тогда ты — благословение для глаз моих, ибо ты есть начало нового женского плодородия“. А она засмеялась и завопила, клацая своими страшными зубами: „Благословение?“ И от одного звука этого скрипучего, как кости, смеха дивные густые черные волосы альфа сразу поседели. А она села опять на корточки и слегка распахнула накидку, чтобы он увидел ребенка — первого ребенка, рожденного после бесплодия… ребенка, которого она родила… и… СЪЕЛА!»

Обычно в этом месте Приска кидалась на какую-нибудь малышку, заставляя ее визжать от ужаса. Все остальные тоже визжали, исполненные восхитительного щекочущего страха. Все, кроме Бекки, которая только еще сильнее обнимала голову руками, зажмуривалась и умоляла тот жуткий образ, который возникал перед ее внутренним оком, убраться прочь.

Именно так ей иногда и мерещился Поминальный Холм — чудовищной воображаемой колдуньей из той страшной сказки, первой матерью после Голодных Лет. Она скорчилась у дороги, скрылась под накидкой из дерна и травы и гложет начисто вываренные кости своих детей.

— Марта… — Рука Бекки скользнула из-под накидки Бабы Филы.

Пусть это девчонка думает о ней что угодно, но ей просто необходимо дотронуться до живой плоти, чтоб отогнать прочь ночных демонов.