Псалмы Ирода - Фриснер Эстер М. - Страница 18

— Я принимаю ваши извинения. — Бекка сама подивилась своему спокойствию. «Будто я смотрю на него сверху вниз, вроде как с башни Коопа, — подумала она. — Будто я старшая женщина, а он — нашкодивший подросток».

— В высшей степени благородно с вашей стороны. — Рот Адонайи снова скривился, и он снял перед Беккой воображаемую шляпу. — Вы очень добры. Надеюсь, у вас не останется никаких печальных воспоминаний.

Каждое его слово, каждый жест таили в себе издевку. Эти насмешки заставили Бекку собрать в кулак все присущее ей чувство собственного достоинства. В своем голосе она услышала голос отца, тот тон, который звучал, когда он бывал особенно строг. Она ответила:

— Я постараюсь забыть. А теперь не будете ли вы так добры и не оставите ли нас. Мне пора готовиться к возвращению домой.

— Па будет особенно приятно узнать это. Он освободил от работы Наума, чтоб тот проводил вас обратно до Праведного Пути. Если бы вы отправились домой вчера, честь проводить вас туда в целости и сохранности принадлежала бы мне. — Только зубы Адонайи казались незатронутыми этой странной и пугающей желтизной. Они сверкали во рту, поражая своей белизной, мощью и остротой. Итак, вы меня изгоняете. Не стану больше отнимать у вас драгоценное время. Бог да хранит вас, мисс Бекка.

— И вас тоже.

Бекка смотрела, как он пятится из комнаты, как плотно прикрывает за собой дверь; она остро ощущала, что если оторвет от него взгляд хоть на мгновение, то какое-то защищающее ее сейчас заклятие будет снято. Она знала, что мисс Линн поступает точно так же, добавляя свою силу к загадочным чарам защиты, которую они возвели между собой и Адонайей.

Только когда звякнул засов, Бекка расслабилась и вдруг ощутила тупую боль в напряженных мышцах, которые помогли ей стоять перед Адонайей столь высокомерно и прямо.

«О Боже, — молилась она. — О Боже, пусть он никогда не посмеет приблизиться ко мне!»

«Молитвы! — хмыкнул Червь. — Одни слова».

Но это все, что у меня есть, — ответила она, полностью осознавая свое бессилие. — Это все, чем располагает женщина.

«У меня тоже так было, — согласился Червь. — Самое время поискать что-нибудь ненадежнее».

5

— Успокойся, Бекка. Разве ты не можешь разговаривать с собственным па без того, чтобы не трястись от страха, а? — Пол откинулся на спинку стула и отодвинулся от письменного стола, на котором громоздились стопки счетных книг и валялись измазанные чернилами гусиные перья. Он подпер голову рукой и в этой позе казался более усталым, чем бывал после целого дня тяжелой физической работы в поле.

Комната освещалась только одним маленьким окошком, к тому же расположенным очень высоко, но не прикрытым ни шторами, ни жалюзи. Однако время шло уже к празднику Окончания Жатвы, и окно давало слишком мало света для чтения и письма. Небольшая глиняная лампа — работа умельцев со старого хутора мисс Линн — позволяла видеть все более отчетливо, хотя кое-каким вещам, по правде говоря, лучше было бы оставаться в тени. Огонек маленькой лампы высвечивал каждую морщину усталости на лице Пола, тяжело опущенные веки, колючую поросль на щеках и седину, уже посеребрившую его волосы.

— Господь свидетель, это время года всегда самое тяжелое, — вздохнул Пол и протер покрасневшие глаза не слишком чистыми пальцами. — Иногда мне хочется передать всю эту бухгалтерию Кэйти, чтоб покончить с этим делом навсегда.

— Так почему же ты так не сделаешь? — спросила Бекка, даже не успев подумать, что она такое говорит.

Отец Бекки улыбнулся, увидев, как собственные слова заставили его дочку подскочить на месте.

— Узнаю свою дочурку, — сказал он. — Что на уме, то и на языке. Ну и чего ты испугалась, будто сказала что-то греховное? Разве нет таких вопросов, от которых никакого вреда быть не может? Кэйти — учительница на этой ферме и считает даже лучше, чем прядет хлопковую пряжу. И все же она — не я. Я связан словом чести и должен выполнять свои обещания, данные городским торговцам. Я обещал, что буду единственным, кто отвечает за содержание этих книг, и намерен сдержать свое слово. Но почему ты так испугалась, когда спросила об этом, Бек? Ты ж не из тех, кто способен ходить на цыпочках по яичной скорлупе? Я считал тебя женщиной, уже пережившей и Перемену, и Полугодие, но то, как ты ведешь себя с тех пор…

Бекка опустила глаза, тщательно изучая свои пальцы, которые сплетались и расплетались сами по себе. Только па мог так свободно говорить о Перемене. Вообще же такой разговор среди мужчин считался неприличным, и ему пришлось бы наказать любого другого, кто был бы уличен в произнесении запретных слов. Но преподать такой урок самому па не мог никто. Тот, кто сделал бы это, вряд ли прожил бы долго.

— Ну-ка, ну-ка… — Его грубый голос смягчился. По полу пробежала тень, кресло протестующе скрипнуло. Пол уже стоял рядом с Беккой и пальцами поднимал ее маленький круглый подбородок. Кожа рук была жесткой, как рог, но прикосновение нежнее, чем у женщины. Зеленые глаза, точно такие же, как у Бекки, в свете лампы горели ярким изумрудным пламенем.

— Прости меня, детка. Я не должен был бы говорить с тобой так. Все забываю, что ты уже женщина. Мне больше нравится думать, что ты все та же малышка, слишком юная, чтоб скоро выйти замуж и уйти из Праведного Пути.

Его рука обняла ее за плечи, тяжелая и уютная, как большой зимний плед. Бекка по привычке вздрогнула. Не было ни единого движения мужчины, включая самые пустяковые, которые взрослые женщины не описывали бы своим дочерям во всех деталях: что за жест, что он означает у нормального мужчины, что он может означать, если мужчина не вполне нормален, что может или должна сделать женщина, чтоб подбодрить мужчину или, наоборот, скрыться от него. Когда отец обнимает за плечи девочку-ребенка — это жест, говорящий о радости и о теплом отношении. Но бывало и…

«Слишком уж много болтовни, — вскричал ее Червь. Да, он опять говорил во весь голос, этот посланец Сатаны, этот Червь, питающийся ее сердцем, пляшущий в ее мозгу на своих запятнанных кровью ножках, красующийся своими истекающими кровью грудями. Ничто не могло его утишить, хоть Бекка и прочла все молитвы, какие только знала. — Слишком много пустой болтовни, и все это только для того, чтобы запугать тебя! Слишком много болтающихся туда-сюда языков и слишком много ушей, готовых принять всякую чушь, которую в них вливают. Вот и Дасса такая же — в каждой пылинке читает свои грядущие несчастья. Неужели и ты сделана из такой же слизи, что и Дасса?»

— Бекка? — Еще одно непрошеное, почти женское прикосновение кончиков пальцев альфа. А ведь мог бы одной ладонью закрыть все ее лицо! — Хэтти сказала, что ты хочешь о чем-то поговорить со мной? И вот ты тут, а молчишь, как скала. Что тебя тревожит? Ведь не то, что случилось в Миролюбии?

Она покачала головой.

— Вот и прекрасно. Тот день, когда меня начнут волновать выходки Заха, будет днем, когда я соберу вещички, а Тали поставлю альфом хутора. — Он сам усмехнулся своей шутке. Потом, уже более серьезным тоном, продолжал: — Из всех детей, которыми Господин наш Царь счел нужным наградить меня, в тебе я всегда ощущал что-то особое. Один Бог знает, что это такое и зачем оно. Ох, да не дергайся ты так! Уж не думаешь ли ты, что я этим хочу сказать что-нибудь плохое?

— Нет, па.

Он щелкнул языком.

— Все так же боишься! Иногда я думаю, что твоя мама не читала тебе ничего, кроме самых суровых глав Писания. Когда я говорю, что высоко тебя ставлю, в этом нет ничего, кроме отцовской любви.

«А что бы ты могла сделать, если б это было не так?» — спросил Червь.

— Я не заслуживаю особого отношения, па.