Псалмы Ирода - Фриснер Эстер М. - Страница 13

Зах повернул в сторону свое лисье лицо и щелкнул пальцами. Какая-то девушка — чуть помоложе Бекки — вышла из парадной двери с гостевым блюдом в руках. Глаза она опустила долу, как и было положено, и все время, пока спускалась по ступенькам и протягивала блюдо Тому, не поднимала их. Она так старательно держала их опущенными, что даже не заметила, что руки у Тома заняты.

Том растерялся. Отказ от предложенного угощения был бы глубочайшим оскорблением, но обращаться с его ношей, как с обыкновенной кладью, перекидывая ее с руки на руку или кладя на землю, было бы просто богохульством. Том не знал, как поступить, как не знала и девушка, которая уже дрожала, но все еще ждала прикосновения руки, которая возьмет хоть что-то с протянутого ею блюда. Губы Бекки слегка дрогнули. Ей хотелось рассмеяться, но она не посмела. Все выглядело так глупо, ее здоровенный братец весь побагровел, ибо ожидал, что так или иначе обязательно опозорится перед людьми из Миролюбия, показав всем, как он плохо воспитан. А что скажет па, когда слух об этом дойдет до него?

«Ты только глянь на Заха, — думала Бекка. Она видела насмешливый огонек в глазах высокого альфа. — Ведь он все это спланировал! Как только узнал, кто именно принес ребенка, он как дважды два спланировал всю эту ситуацию. Он же вечно завидует па! Опозорив Тома, он трусливо опозорит и па, я уверена в этом…»

Бекка вспомнила, как мать говорила ей, что они оба — па и Зах — происходят из одного хутора, но па получил Праведный Путь открыто, как и положено, в честном бою один на один. Об этом до сих пор рассказывают мальчикам, особо подчеркивая милосердие их отца после победы. Но никто не вспоминает, каким образом Зах стал альфом Миролюбия.

«Бывают времена, когда лучше разбить тарелку, чем сломать ногу». Бекка смело шагнула между Томом и девушкой и взяла с блюда щепотку сухих фруктов.

— Благодарим вас за вашу доброту, — сказала она, глядя в глаза Заху с таким нахальством, от которого у нее внутри все дрожало от смеха. — Немногие способны так гостеприимно встретить людей, принесших скорбную весть.

— И какова же она? — Глаза Заха сузились, когда он вернулся к привычным ритуальным фразам. Теперь он уже не улыбался. Если он и сообщит в Праведный Путь о дерзостном поведении Бекки, это будет совсем не то, что жалоба на полный провал Тома. Па только посмеется и скажет, что нельзя же в самом деле ждать от женщин чудес рассудительности.

Ответ Бекки был апробирован многими поколениями:

— Господин наш Царь избрал младенца мисс Линн, сэр.

Захария сложил руки на груди и склонил голову:

— Бог посылает. Господин наш Царь отнимает.

— И кто скажет, каков Его меч? — раздался хор голосов жителей Миролюбия, собравшихся вокруг них.

— Возблагодарим Его за дары и покоримся воле Его.

— Его путь — не наш путь. Он справедлив, но неисповедим.

— Да будет благословенно имя Господне.

— И имя Господина нашего Царя.

Руки Заха опустились. Эта часть церемонии кончилась.

— Мисс Линн ждет вас. Входите.

Внутри дома глаза у Бекки разбежались. Такого ей никогда еще не приходилось видеть. Ее босые ноги оскользались на отлично оттертых песком деревянных полах, шуршали по мягкому уюту ковров, куда более красивых, чем старые вытертые дерюги, привычные для Праведного Пути. К тому же они были тонкие и приятно щекотали подошвы. Стены тут тоже были другие — покрытые чем-то гладким и скользким на ощупь и многоцветным, как небо в часы заката.

А на одной стене даже висело изображение. До сих пор Бекка видела лишь священные изображения: Мария с Младенцем, Иисус на кресте, ну и другие персонажи из Писания. Там было легко понять, кто изображен, — сцены были знакомые, позы персонажей тоже почти не менялись. Священные изображения в Праведном Пути появились так давно, что никто из его нынешних обитателей не помнил даже названия хутора, где их рисовали, не знал, был ли тот хутор в Имении и существует ли по сей день. Па держал их в кладовой и выносил оттуда лишь по праздничным дням, когда бывала Служба.

Леди на изображении не была ни Марией, ни Марфой, ни Магдалиной, ни кем-либо из других знакомых святых. Одежды на ней было меньше, чем на новорожденном. И хоть видна она была только чуть ниже плеч, спорить тут было не о чем. В самом низу полотна, почти у рамы виднелся как бы намек на руку, поднятую, чтоб прикрыть грудь, а в правой части полотна можно было различить другую руку — уже не женскую, — которая держала кусок ткани, чтобы прикрыть стыд женщины.

Но леди вроде бы никакого стыда не ощущала. Наклон головы и разворот плеч говорили, что нагота леди — радостный дар, а не нечто позорное, что должно быть скрыто от всех глаз, пока не придет время. Ее золотые волосы развевались воображаемым ветерком, а мягкие глаза смотрели спокойно, будто говоря: «Вот я какая! И ваши обычаи не для меня!»

Бекка ощутила глубочайшее волнение, встретившись с глазами леди. В них не было ни ослепляющей радости или бездонной печали Марии; вообще не было ничего, на что можно было бы молиться или чего следовало страшиться. Было только — «Вот я какая!», принятие жизни такой, какова она есть, и знание собственной глубинной сущности. И все чудо состояло в том, что этого «Вот я какая!» для любого зрителя было больше чем достаточно.

Так смотреть на мир… и говорить смотрящим на тебя: «Бери меня такой, какая я есть»… быть свободной от всего…

Тому пришлось дважды резко окликнуть Бекку, прежде чем она сумела оторваться от изображения.

— Такие вещи нельзя вывешивать там, где их могут увидеть молодые женщины! — Том сплюнул, высказывая отвращение, но так тихо, что только Бекка могла услышать его. Он уже стоял в самом дальнем от входа конце холла, оставленный в одиночестве перед двумя большими дверями. Одна дверь старинная и темная, вся лоснящаяся от бесчисленных лет тщательного протирания маслом. Другая — явно недавно установленная на месте старой, еще сырая и без всяких пятен, но с тщательно скопированным со старой узором.

Бекка поспешила присоединиться к Тому.

— А где же Захария?

— Велел мне ждать, — сварливо ответил Том. — Скрылся в одной из боковых дверей холла. Сказал, что поищет девушку, которая проводит нас к мисс Линн. Будто он невесть какая важная шишка!

— Не заводись, Том. Может, у них тут так принято.

— Оставлять гостей ждать у запертых дверей? Па никогда бы не позволил так поступить с пришлым человеком, а Зах и в подметки не годится нашему па. Старик Зах действует так, будто ему зазорно самому ввести нас туда. И это после всех наших услуг! — Голос Тома звенел негодованием.

— Ш-ш-ш… Кто-нибудь услышит нас!

— Чего доброго, ты еще скажешь мне, что в Миролюбии принято предъявлять обвинения гостям, подслушав их разговоры? Это свободная страна! Я могу говорить о Захе, что захочу, лишь бы не в глаза и не там, где эти слова могут быть услышаны его людьми. А похоже, что-то в этом роде скоро и случится…

Том прижимал завернутый в кожу сверток к груди, но в том, как он его держал, явно не хватало ни почтительности, ни нежности. Содержимое пакета издало слабый скрип, похожий на скрип мела по грифельной доске, словно протестуя против грубого обращения; завязки в нижней части свертка стали расходиться.

«Если Том не поостережется, они вывалятся наружу и разлетятся по всему полу. — Эта мысль перепугала Бекку не хуже самого страшного ночного кошмара. — А что скажет па, когда узнает о таком скандале? Да еще сейчас, когда на Тома наложена епитимья за непочтительность?» В глазах Бекки промелькнули страх и жалость к ее слишком горячему родственнику. Неужели же он не видит, что все это просто еще одна ловушка, приготовленная для него Захом? Но зачем? Бекка никак не могла додуматься до причины. Слишком уж долго ее обучали тому, что в дела мужчин вникать не положено.

«А может, самое время этим заняться? — Серебристый шепот проникал прямо в сердце. — Да и делами женскими — тоже».

Бекка осторожно дотронулась до рук Тома, стараясь при этом не коснуться свертка, который он держал.