Ген поиска (СИ) - Мадоши Варвара - Страница 66

— Согласен, — кивнул я. — Но все же давайте проверим.

Откладывать нам категорически не хотелось, поэтому мы постановили, что осмотрим это таинственное место, посещенное моей матерью, уже сегодня. Мне это было и вовсе удобно, потому что я жил в том же Рубиновом конце; Пастухову — не очень, потому что полицейское общежитие, куда он намеревался вернуться для отдыха, располагалось в Дельте. Но генпес был охвачен энтузиазмом не меньше меня… Или, скорее, он был охвачен энтузиазмом больше: я испытывал, скорее, какое-то странное и неприятное чувство, потому что предчувствовал, что вскорости выясню про матушку нечто, что я не хотел бы про нее знать.

Однако лихорадочное возбуждение не давало мне отступиться или даже просто погодить. Оно гнало меня вперед, вперед, как можно быстрее! Выяснить, в чем же дело, в каких-таких не слишком законных делах запутана матушка, и позволят ли нам эти дела обратиться к мэру Воеводину или какому другому высокопоставленному чиновнику с изложением хода нашего расследования?

Кроме того, мне хотелось разузнать обо всем как можно быстрее, чтобы предупредить матушку, и чтобы она успела выйти из дела без потерь. Я был уверен, что мои партнеры по расследованию не станут мне препятствовать. Именно потому, что для них это был азарт, игра. Если мы найдем всех остальных заговорщиков, матушку они мне уступят. Тем более, что она не может быть главной в этой клике. Не тот у нее характер. И интеллект не тот, да простится мне эта бездоказательная сентенция.

В общем, мы оставили крысам честно заработанный гонорар и отправились в путь.

Однако, когда мы добрались до величественного комплекса Медицинской академии — она занимает места не меньше, чем иной старинный особняк, — перед нами оказались трудности практического свойства. Оказывается, крыло, куда наведывалась накануне матушка, охранялось ничуть не хуже какого-нибудь полицейского управления!

Это было приземистое, длинное трехэтажное здание, весь первый этаж которого — с решетками на окнах — утопал в ноздреватых сугробах. Хоть на втором и третьем этаже решеток не было, но пролезть туда казалось утопией. Разве что Елена могла протиснуться в форточку.

На входе в здание скучал охранник в валенках, время от времени заходя погреться в теплый вестибюль. При нас — а мы наблюдали от забора — он пропустил только двоих господ, явно сотрудников, выходивших перекусить или покурить (теплая зимняя одежда на них была наброшена поверх белых халатов). И оба они, хоть и знали охранника, показывали ему пропуска.

И наверняка на этих пропусках имелись фотографии: как я уже сказал, эта мода быстро распространилась по Необходимску.

— М-да, младшая гимназическая школа, — прокомментировал Пастухов тот факт, что мы прятались за занесенной снегом беседкой, которая, должно быть, летом украшала кампус Медакадемии. — Развели мы тут самодеятельность! К начальству надо идти, разрешение на обыск брать. Иначе не пройдем.

— Так они тебе и выдали! — возмутилась Елена. — Нет, лучше я попробую пролезть в форточку…

— Погодите, — мне в голову пришла идея, возможно, не слишком удачная; основана она была на том, что большинство людей не слишком-то хорошо различает генмодов. — Дом моей семьи рядом.

— И что с того? — уставилась на меня Елена.

— Мы с матерью похожи, — пояснил я. — Если найду пропуск в ее комнате, смогу пройти. Главное, не открывать рот.

Наши голоса никто не спутает: мой звучит вполне мужественно, тогда как матушка говорит ласковым мурлычащим контральто.

— Вот это уже точно будет младшая гимназическая школа, — пробормотал Пастухов.

Но лучшего плана никто из нас придумать не мог, и в конце концов мы порешили именно на этом.

То дело более двенадцати — или уже тринадцати? Как летит время! — лет назад, благодаря которому я обзавелся Анной, обеспечило меня некоторыми контактами в Медицинской академии. Не само дело, должен заметить; тогда мы действовали быстро и ухарски, как то подобает особам молодым и неопытным. Но разгребание последствий нашего расследования заняло не месяц и не два. А уж сколько я документов о неразглашении подписал — и подсчитать невозможно!

Тогда я свел короткое знакомство с Матвеем Вениаминовичем Рогачевым, который уже в ту пору заведовал кафедрой… и был столь же невыносим, как и до последнего дня своей жизни. Однако я крайне дорожил этим знакомством. Наличие в круге общения высокопоставленного медицинского профессионала дорогого стоит! Особенно если этот профессионал — еще и генетик-исследователь, а ты сам генмод, и твоя подопечная — генмод доселе неизвестного вида…

Правда, Матвей (я надеюсь) не знал о природе Анны. Мне казалось это лишним: пусть те, кому известно о лаборатории Златовских, думают, что мы уничтожили всех созданий. Но я всегда держал в голове, что если ребенок серьезно заболеет, то, конечно, придется кому-то сообщить. Матвей был удобен в этом смысле, поскольку у меня имелись некоторые компрометирующие сведения о нем.

Матвей же возглавил исследования оборотневой слюны, когда мы нечаянно узнали о ее чудодейственных свойствах. Должен сказать, что я немало поспособствовал как секретности этих исследований, так и тому, что их поручили именно Матвею — он представлялся мне самой удобной кандидатурой.

С той же точки зрения доцент Сарыкбаев, который отчасти заменил Матвея в моем круге знакомых, значительно менее удобен. Он личность честная и принципиальная, а значит, практически не поддается управлению. Во всяком случае, не мною. Я так и не освоил высокое искусство манипулирования честными и принципиальными!

Однако по той же самой причине я часто мог полагаться на то, что он пойдет мне навстречу, если я толково объясню ему свои резоны, и он сочтет их достаточно основательными. Однако разъяснить ему все — значило коснуться генмодной природы Анны, чего я делать не хотел… все же это ее тайна, и я стремился, чтобы о ней знало как можно меньше посторонних. Тупик, сущий тупик!

К счастью, помогло то, что Сарыкбаев Анну тоже знал, помнил ее героическое поведение и не менее героическое ранение при штурме последнего оплота Златовского, а также то, что она выступила в защиту генмодов-осьминогов. Все это в глазах ученого говорило строго в ее пользу.

Поэтому, когда я сказал, что у Анны есть личные причины выслушать историю изучения оборотневых генов и их возможного взаимодействия с генами генмодов, Сарыкбаев охотно пошел мне навстречу.

Труднее оказалось уговорить Анну, не раскрывая перед ней истинную причину визита.

— Да зачем мне нужно ехать в Медицинскую академию? — хмуро спрашивала она, подвязывая шляпку перед зеркалом. — Что полезного мне может рассказать Сарыкбаев? Разве только если те маленькие осьминожки все-таки спаслись, и вы их где-то тайно изучаете… Это бы подняло мне настроение!

Я вздрогнул, но попытался скрыть это от Анны. Вопрос с маленькими осьминожками-генмодами все еще оставался для меня крайне щекотливым. С одной стороны, я отлично понимал желание Сарыкбаева их исследовать — просто удивительно, как Златовскому удалось добиться такого скрещивания! Гений, воистину гений… Жаль, что с вопросами этики у них с женой обстояло так прискорбно…

Желание Анны сохранить им жизнь я тоже понимал: крошечные создания ни в чем не виноваты. Но в то же время не стоит забывать, что если генмоды задумывались в большинстве своем как потенциальные разведчики и диверсанты, то эти создания представляли собой исключительно эффективное оружие. И оставлять их в живых могло быть чревато…

Короче говоря, решение, принятое мною два года назад во время нашего «пароходного» дела, все еще было для меня источником терзаний.

— Не понимаю, почему у вас меланхоличное настроение, — вместо этого ворчливо проговорил я. — Вроде бы, дело с картинами раскрыто. Вы должны чувствовать себя польщенной, что ваши работы стали так популярны, что их даже подделывают, а подделки столь охотно покупают!

Да, как оказалось, Хохлов и в самом деле не только изготовил несколько копий картин, но и умудрился почти все продать. После того, как известие о том, что было обнаружено две фальшивки, достигло городской прессы, в ЦГУП обратилось еще два мецената, которым был тайком продан этот портрет. Обоим было сказано, что портрет не краденый, что продажа исходит от самого купца Кахетьева, который влез в долги и не может даже обеспечить приданое дочери (сущая правда). После выхода новостей оба закономерно усомнились в том, что обладали оригиналом, и оба были правы. Оригинал остался висеть в потайном шкафу Любови Егоровны Кахетьевой.