Ген поиска (СИ) - Мадоши Варвара - Страница 54

— Добрый вечер, дедушка, — поприветствовал я. — Позволь представить тебе младшего инспектора Пастухова… — я решил, что стоит слегка повысить своего товарища в звании: с деда сталось бы отказаться разговаривать с совсем нижним чином.

— Приветствую, приветствую, — сообщил дед, щуря голубые глаза. Внешне он был совсем на меня не похож: куда менее пушист, куда более дикого вида, пожалуй, крупнее. Полосатый, а не чисто серый. К тому же, заметен был возраст: шерсть деда уже казалась более клочковатой, морда осунулась, глаза часто подтекали. Александр всячески старался устранить эти признаки старости, однако до конца у него, разумеется, не получалось. — Ну, с каким таким делом ты сегодня явился? Я думал, ты сам работать начинаешь, ничей совет тебе не нужен!

Дед уже много лет делал вид, что нисколько не сердится на меня за то, что я не пошел по бухгалтерской части. Однако, несмотря на то, что он постоянно декларировал, будто стоит за самостоятельный выбор пути, его притворство никого не обманывало.

Должен отдать себе должное: лично я в случае с Анной притворяюсь гораздо лучше!

Надеюсь.

— Ну как же, дедушка, — смиренно возразил я, — как мне обойтись без твоей помощи? Я, похоже, вляпался в такое дело, что без твоего опыта и знаний рискую выставить себя дураком!

Дед усмехнулся.

— Ну надо же, признал в кои-то веки! Давай, рассказывай, что там у тебя случилось… Да пусть этот… младший инспектор с мокрыми ушами во фрунт-то не стоит. Не люблю. Укладывайся на пол, Пастухов, тут у нас без церемоний.

Это у нас-то без церемоний! Но Пастухов, разумеется, послушался. И ума у него хватило в разговор лишний раз не лезть и деда не раздражать. Я его, конечно, по дороге проинструктировал, но у меня было мало надежды, что он примет мои слова к сведению. Однако Дмитрий уже тогда показал себя неплохим судьей характеров, а заодно — что умеет применяться к обстоятельствам и другим людям.

Я же начал свой рассказ.

Рассказ, конечно, много времени не потребовал: ведь и сведений у нас было немного. И часть этих сведений, к тому же, была получена от неизвестной совы, причем сами мы их не перепроверили. Дед нам, разумеется, на это попенял.

— Могли бы и поговорить с рабочими, — буркнул он. — Да и с кем из клерков в Ратуше словом перекинуться… не обломились бы! Молодежь! Торопыги!

— А по поводу расширения пневмосистемы? — рискнул я спросить. — Как ты думаешь? Правда там что-то преступное задумали?

— Преступное или не преступное — это я не знаю, — проворчал дед. — Но вот что мне никто об этом ни словечком не обмолвился — это точно… Забыли старика! Считают, Василий Мурчалов из ума выжил!

Деда зовут Василием, так же, как и меня. Матушка в его честь меня и назвала. А отчество от него — поскольку мой биологический родитель был обычным, неразумным котом. Увы, нам до сих пор приходится прибегать к этой мере, пока искусственный отбор не исключит из нашей крови предательские гены подчинения. Вот и мать моего собственного сына… но не будем об этом лишний раз.

Не те воспоминания, к которым хочется возвращаться.

— Но ты разузнаешь про это, дедушка? — спросил я самым что ни на есть подхалимским тоном.

— Я-то разузнаю… Но торопиться не буду! — дед взмахнул хвостом. — До завтра это твое расследование века подождет! А младшему инспектору, небось, пора… на ночную смену. Куда его, уверен, за настырность-то назначили, — это дед добавил с нескрываемым ехидством.

Вот старый черт! Я ведь ему ни слова не сказал, что Пастухов и в самом деле получил от начальства такое наказание!

Ну что ж, тем нам и пришлось удовольствоваться.

Я все же решил переночевать в доме, хотя это и означало неминуемое общение с матушкой за ужином. Пастухов, разумеется, откланялся.

— Где завтра встречаться будем? — спросил он меня уже на крыльце. — Мне сюда зайти? У меня смена в двенадцать кончится… наверное. Если шеф не продлит.

— Нет, пожалуй, — решил я, прикинув, что к двенадцати успею уже послать за Прохором и вернуться домой. — Загляни-ка по адресу… — и назвал ему адрес своей конторы. — Если удобно, конечно. Наверное, я уже от деда ответ получу. Он только притворяется, что не торопится, на деле уже всем своим старым знакомым записки разослал…

Тогда телеграф в обиход еще не вошел, но почта работала даже лучше нынешнего и доставляла письма по Необходимску шесть раз в день. Можно было ожидать, что дед получит ответы уже с утра.

— Да что не удобно, если надо — зайду, — ответил Пастухов.

И был таков.

А я отправился вкушать семейный ужин.

— Все время у меня висела! — заявил купец Кахетьев с уверенностью матери, убежденной в разнообразных талантах своего ребенка. — Гости бывали, да! Но никто эту картину не копировал, я бы видел! Да что там, никто ее даже не касался — вы посмотрите, как высоко висит!

Картина висела и в самом деле высоко: не допрыгнуть. Во всяком случае, мне.

— Нет, — сказала Анна, разглядывая ее критическим оком, — если бы она висела здесь постоянно, ее бы не смогли подделать.

— Почему? — уточнила Салтымбаева, открывая блокнот.

— Потому что освещение так себе. Картина в простенке, да еще портьеры тут… Даже утром свет неподходящий, а уж в течении всего дня… Удивлена, если случайный гость вообще бы ее рассмотрел.

— На что это вы намекаете? — Кахетьев аж раздулся от возмущения. — Что я вашу картину неправильно выставляю?

Анна пожала плечами.

— Что вы! Это ваш дом, и картина теперь тоже ваша.

Хотя мне показалось, что именно на это она и намекала. Может быть даже, была этим недовольна. Ну что ж; это одна из тех трудностей, с которыми приходится сталкиваться людям творческим, работающим на заказ. Никогда не знаешь, что зрители сделают с твоей работой. Выстраданный роман, который ты писал несколько лет, может обнаружиться у кого-то в ватерклозете в качестве источника бумаги для известных целей; во время спектакля, отрепетированного за многие месяцы и стоившего трех нервных срывов, зрители будут болтать и есть пирожки… ну а картина художника может окончить жизнь в чьем-то чулане, как неподходящая к обстановке. Темный простенок, вероятно, не самый худший вариант.

Судя по лицу Анны, она уже сталкивалась с таким отношением ранее. Хорошо. Молодежь должна закаляться трудностями.

— Тот, кто сделал копии картины, да еще такие хорошие, — продолжила Анна, — должен был иметь к ней доступ в другом освещении. Если вы никому ее не отдавали, то подумайте, кто оставался в этой комнате с ней наедине и при каких обстоятельствах. Достаточно ли было этого времени, чтобы снять ее со стены, срисовать и потом повесить на место.

— Я слышала, что появилась такая новинка — цветная фотография, — предположила Салтымбаева. — Может быть, ею кто-то воспользовался?

— Да, разработал коллектив из Высшей инженерной школы, — согласился я, потому что знал об этом через Пастухова: Волков был несколько причастен к этим разработкам, и друг очень гордился успехами своего протеже. — Однако в широкую продажу новинка еще не поступала.

— Могла быть и в неширокой…

— То же самое возражение: нужен свет, — качнула головой Анна.

Мне показалось, что упоминание о цветной фотографии не то чтобы ей неприятно, но вызывает смешанные чувства. В самом деле что ли с Волковым поссорилась?

— Никого я к картине не допускал! — возмутился Кахетьев. — Вот только… — он задумался. — Да! Один раз отдал ее в багетную мастерскую, взять ее в другую раму.

— Но рама та же, — нахмурилась Анна. — Именно такая, которую я брала.

— Потому что я точно такую же заказал! — кивнул Кахетьев. — Что я, совсем дикарь, не понимаю, что ли? А старая сломалась. Упала на пол и раскололась. Любочка говорила, стирала пыль и уронила. Она, видите ли, сама пыль стирает с картины, никому не доверяет.

Любочка? Ах да, дочь Кахетьева, та самая, которая изображена на портрете! Читая полицейские протоколы, я видел там инициалы «Кахетьева Л. Е.», а купца зовут Егор Данилович.