Сытые годы (СИ) - Тарханов Влад - Страница 11

Помолившись, отдохнув, потом отстоял службу, Никанор умудрился еще и сочинительству время уделить. Он составил подробное описание храмов и монастырей своей новой епархии, и записки сии постоянно пополнялись по мере его продвижения по северным землям государства Российского.

«О, Великий Архистратиже Божий, Михаил , победитель демонов. Победи и сокруши всех моих демонов, видимых и невидимых. Умоли Господа Вседержателя, да спасет и сохранит меня Господь от все скорбей и болезней, от смертоносной язвы и от напрасной смерти, о, Великий Архангел Михаил , ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Именно этой короткой молитвой напутствовал себя Никанор, отходя ко сну. Повторил ее пять раз. Это был минимум. Слишком устал. Обычно не менее десяти повторов. Посетовав на ленность тела своего, Никанор снова подошёл к чудотворной иконе архистратига Михаила и повторил молитву ему еще пять раз. После чего со спокойной совестью уснул. Новый день нёс новые заботы и труды.

Глава шестая

Призрачные мечты

Мыс Святой Нос. Маяк (район Губы Лопское становище)

16 декабря 1889 года.

Михаил Михайлов, смотритель маяка (он же ЕИВ Михаил Николаевич Романов)

Сегодня случилось знаменательное, по-своему, событие. Рядовой Смоляков, из охраны, рано поутру, весьма симпатично стесняясь подошёл ко мне, сказал почти шепотом:

— Вашимператорскоевеличво… извольте принять от нас небольшого презенту, на Рождество, значится…

Вообще-то он мог говорить и не шепотом: в это время его высокое (в прямом смысле этого слова — рост моего главного мучителя был почти баскетбольным, под два метра, скорее всего) начальство спало крепким сном. Ибо обычно на ночь оное выпивало хорошую порцию горячительного и ранее полудня вставать не изволило. Это я — птичка ранняя, хотя в этих местах что рано — темень, что вечером — непроглядная мгла. Правда, в полярную ночь всё переворачивается с ног на голову — и светло засветло и светло затемно. В общем, тихо промямлив столь длинную фразу, Епифаний Смоляков мне тюхнул в руки коробку и сигариллами. Она небольшая коробка и изделий в ней всего четыре штуки, но и это мне как праздник. Конечно, оне тоненькие, качеством от сигар отличаются, но это же не та махорка, что положена на круг смотрителю маяка. А дождаться, чтобы кто-то угостил папироской, ну уж увольте, посему очень изредка покуриваю крепкий смердящий самосад. А излишки сего продукта отдаю своим конвоирам, или охране, тут с какой стороны посмотреть. Если на то, что не дают мне сие прибежище покинуть — так конвоиры, а ежели обращать внимание на то, что рядом ошиваются подданные английской короны, вооруженные до зубов, то и охрана.

Периодически меня навещает ангицкий лекарь с их шхуны. Шхуны меняются, а вот личность лекаря остаётся неизменной. Периодически он выписывает мне пилюли и регулярно угощает своими пахинтосками. И то, и другое, я с завидным упорством выбрасываю, аккуратно, постепенно, ибо знаю, что кто-то из охраны куплен нагличанами и за мной приглядывает. Несколько раз проверяли и количество таблэток в баночке, что притаскивал тот иноземный дохтур. Только я как тот Мойша из анекдота — тоже хочу жить, поэтому лекарства этого любезного лепилы выбрасываю.

Интересно, откудова у моих солдатиков это добро оказалось? Нет, то, что они что-то там выменивают у английский матросиков — для меня не секрет. Но откуда у обычных матросов-лаймов такая дорогая вещица? Не уж-то у своих командиров поперли? А что, эти могут, тем более что британские офицеры напиваются, как свиньи. Всё равно, в этой дыре более заняться нечем. Еще играют на деньги. Или не только на деньги, это уже их проблемы. В любом случае, я решил, что лучшее место для того, чтобы выкурить сигариллу будет маяк. Как раз в эти утренние часы есть небольшой промежуток, когда ветра стихают и можно полюбоваться морской гладью, насладившись местом, где проходит граница двух морей.

Кстати, о сопровождающих, я, конечно, не Черчилль и не имею привычку всматриваться в лица своего в некотором роде почётного караула или, точнее — конвоя. Но за прошедшее время, видя каждый день одни и те же образы, запомнил всех не только по отпечаткам лиц, но и по именам да фамилиям. Боевой опыт, полученный обеими моими сущностями, говорил, что внутри любого подразделения, от взвода до батальона обязательно существуют различные группы, объединённые землячеством или иными интересами. Вот и эта неразлучная троица поименованных соответственно: Семён, Сергей и Степан постоянно держались вместе, поочередно составляя мне компанию в восхождении на вершину маячной башни. При этом они не бурчали и не корчили рожи, а напротив, ненавязчиво, я бы сказал даже с тактом, старались проявить свою приязнь и уважительность.

Это мог быть предложенный кисет с ядрёным табаком и заготовленными для самокрутки кусочками бумаги или заботливо протянутая рука, спасающая от падения на крутой лестнице, ступенька которой неожиданно сломалась. Но после одного происшествия, жалость и сочувствие в их взглядах сменилась почтительностью, преклонением и обожанием. Что это было: причуды природы иль Божий промысел, не мне судить. В октябре, когда солнце почти спустилось за горизонт его прощальный луч упал на площадку башни и на мгновение остановился на мне, а далее произошло то, что весьма трудно объяснить физическими законами. Я потом специально осмотрел каждый сантиметр тщетно пытаясь найти кусочек стекла или зеркала, ибо как потом признались Семён и Степан, вокруг моей головы возникло сияние, подобное венцу. А в тот момент, для меня время как будто остановилось, по всему телу пробежала теплая волна, прогоняя прочь все те болезненные ощущения, которые после сорока лет жизни накапливаются у каждого мужика, особенно если эта самая жизнь периодически бьёт его чем -то тяжёлым по голове или всему тому, что находится ниже.

Когда я пришел в себя и смог оглядеться, то оба бывалых вояки застыли, ако два соляных столба и лишь беспрерывно крестились, шевеля губами, беззвучно произнося молитву. А через пару дней, проходя рядом этой неразлучной троицы, до меня донеслись отдельные слова их разговора: «помазанник божий, на государя худое замыслили». Естественно, что природный русский ум и смекалка предупредили их о неуместности и опасности открытого проявления своих чувств, но имеющий уши да услышит, имеющий глаза да увидит и я понял, что рядом со мной есть трое людей, готовых защитить в трудную минуту. А по всей видимости, сия минута тяжких испытаний не за горами, ибо дела идут всё хуже и хуже.

Смоляков — он же неформальный лидер всего отряда. Степенный, крепкий, отвечает за имущество солдатской артели, что-то вроде старшины. Это он выдает продукты, следит, чтобы приготовили еду правильно, за формою следит. Тут большую часть года форма — валенки да полушубок. А ветра такие, что от одёжки зависит жизнь солдатика. Вот и без Епифания Кузьмича попередохли бы солдатики, ибо офицер, поручик-гвардионец этими «мелочами» не заморачивается.

Но хватит, довольно, заниматься самоедством, — я мысленно рявкнул сам на себя и, желая отвлечься от дурных предчувствий окинул взглядом окружающее пространство. К сожалению, любоваться особо было нечем. Вступившая в свои законные права полярная ночь превратила полдень в вечерние сумерки и казалось, что ставшим серым Белое море, кое где покрытое заплатами льдин на горизонте сливалось с затянутыми серыми же облаками небом. В общем, как говорил один хронический пессимист, ослик Иа: «Жалкое зрелище. Душераздирающее зрелище. Кошмар»… Единственным утешением было то, что ветер, дувший практически беспрерывно, наконец-то утих. Но эта вечная сырость превращала лёгкий морозец минус пятнадцать градусов, в промозглый холод, который, не взирая на застёгнутый на все пуговицы тулупчик, пробирал до самых костей. Сейчас бы пару глотков шустовского и колечко лимона, припорошенное сахарной пудрой и кофе… Да что там коньяк, я бы от стакана шила и головки чеснока не отказался, а если бы ещё и кусочек сала. Как там у классика: «мечты, мечты, где ваша сладость?».